Одним движением отпружиниваю на ноги, к неудовольствию вцепившейся в запястье с намерением посчитать пульс Ритки. Зрение на пару секунд заволакивает цветная пелена.

– Откуда вы здесь взялись? Том! Я не дам вам всем, кем бы вы ни были, экспериментировать на землянах! Как ты притащил их сюда?! У нас же был уговор!

– Успокойся, никого я не тащил! Сядь.

– Слушай, ты, моральный урод, у тебя… что-нибудь святое вообще есть?

– Разумеется, нет, я же не идиот… Сядь сейчас же и слушай. Это не твои друзья – это, если хочешь, проекция…

– Просто пиздец! Ты издеваешься надо мной?! Какого хрена ты тогда с ними разговариваешь?

– Я с тобой таким путём разговариваю, разве непонятно?!

– Выходит, он всё-таки отправил меня в галлюцинацию…

– Нет. Ты вовлёкся сюда вместе со мной, и вот такого я не ожидал…

– Том. Очень тебя прошу, какие бы у тебя ни были замыслы, просто расскажи мне, как всё вообще устроено!

– Час от часу с тобой не легче! Кто же может знать, как всё вообще устроено?! А это место… есть разные версии… Так или иначе, в отличие от всех остальных, оказавшихся здесь, я… чувствую оба слоя – этот и реальность.

– Почему?

– Ну… ты не позволил им войти в свой разум, а я – наоборот. Как сквозь сито их… ф-ш-ш. В общем, у нас отличная команда, да?

– Том… – шепчу я, пока мурашки разбегаются по всему телу. – Почему ты уверен, что именно эта реальность фальшивая?

– Ха-ха-ха! Тебе совсем нельзя было показывать ни одной книжки с самого рождения, вот что я скажу! Саша, Рита, вы слышали? Да посмотри хотя бы на себя в зеркало.

За две секунды выволакивает меня в гостевую комнату, одна из стен в которой имеет зеркальную поверхность.

Блядь. Огненно-рыжие волосы.

– И… почему?

– Я уговорила тебя, хотела посмотреть… – выглядывает из-за его спины Ритка.

– Ничего не доказывает!

– Какая реальность настоящая – в любом случае твой личный выбор. Но… не эта, Ваня… У них тут первые сто восемьдесят шесть блюд в автокухне – из стручковой фасоли, о которой никто, кроме меня, на Мирабилисе и не слышал!

– Ребят, – уныло интересуюсь у друзей, – вам самим-то комфортно быть проекциями вообще?

– У нас есть варианты? – вопрошает подпирающий плечом стену Алекс.

– Ну ёлки… – стону. – Рита?

Подходит вплотную, обнимает меня, обволакивая ландышевым пленом, и целует в висок:

– Ты с этим разберёшься.

От осязаемости присутствия подташнивает… Но у меня нет оснований не доверять Тому. Почему?.. Ну… их просто нет. Понятнее сформулировать не смогу. Буду сомневаться, цепляться с вопросами, выдвигать фантастические теории, но пока у меня не появится оснований…

– Ваня, я могу в любой момент вытащить тебя отсюда, – уведомляет тот, осторожно отстраняя от меня Риту.

Хочется спросить, почему он способен даже физически взаимодействовать с порождениями моего мозга, но продолжать обсуждать вслух нереальность присутствующих мне кажется очень бестактным.

– Нет, пока не надо… Мы можем выйти наружу или ещё что-то?

– Разумеется, хоть улететь на Землю. Но так далеко – не советую. И не помышляй даже рисковать жизнью, запомни! Смерти понарошку здесь не будет.

Это вызывает ещё больше вопросов, но я даже не знаю, с которого начать.

Снаружи по-прежнему лето, но далеко не так жарко, как было на реальной планете. Так как настоящий город вблизи я не видел, обстановка не особенно занимает. Очевидно, она порождается фантазией Тома. На самом деле всё выглядит уютно: застройка здесь нигде не превышает тридцати этажей. Мы решаем пройти пешком километр до озера, чтобы я мог сделать какие-то выводы. Они пока простые. Мелкие детали, которые не сразу распознаю издалека, вблизи оказываются именно тем, что изначально приходит на ум. Пятно на стене здания – граффити. Хм… граффити? Жёлтые пятнышки у корней местного кустарника – одуванчики. Хм… какие, к лешему, ещё и одуванчики?

Том хохочет:

– Ваши цветы! На Мирабилисе! Может, ещё этих… – быстро-быстро машет кистями, изображая бабочку.

Помимо собственной воли услужливо предоставляю ему стайку порхающих крапивниц.

– Пастораль! – аплодирует Том. – Художник! Нам направо.

Воображаемые друзья всё время молчат – наверное, объясняется отсутствием подходящих реплик для них у меня голове. Стоит мне только испытать от нелепости происходящего приступ близкого к отчаянию чувства – Ритка тут же без слов хватает за локоть и семенит быстрее, подлаживаясь под мой шаг. Кошусь на струящийся голубой комбинезон – даже не уверен, что видел у неё такой, – и малиновые лаковые туфли – а вот этого добра в разных вариациях у Маргариты Константиновны содержится пар десять…

Сворачиваем за угол – и видим спрятанный за кольцом зелени берег озера, явно немаленького.

Навстречу бодро марширует троица как будто землян. Удивляюсь: такого я уж точно не воображал. Они весело тараторят между собой, похоже, на земном языке, причём славянском… что за хрень, сбой какой-то? Начинаю паниковать: вдруг сейчас всё вокруг по моей вине начнёт походить на кривое зеркало из кошмарного сна?

– Том! Кто это ещё такие?

– Чехи…

– И… и что они делают?

– Прогуливаются, беседуют… – он подчёркнуто не испытывает интереса к появлению этих людей.

– По-чешски?

– Да, Ваня, это чехи, и они, хотя это и чрезмерно нормально, если брать во внимание наши обстоятельства, изъясняются по-чешски!

– Хватит действовать мне на нервы! Ты знаешь чешский?! Ёлки-палки, Том, ты потратил пару лет на то, чтобы овладеть языком, который я даже не представляю сколько человек на Земле сейчас используют…

– После русского заняло много меньше времени.

– Но почему, господи боже мой, чешский?! Ты ткнул в список наугад?!

– М… да.

Я в восторге. Совершенно серьёзно. Сделать нечто напрасное в чужих глазах (и абсурдное вообще) – и преуспеть. Выходит, сутью становится не смысл действия, а сразу… сразу тот, кто вытворяет. Это – в самом деле имеет значение.

– Что ж… Теперь дело за малым: вернуться на Землю, найти на ней человека, который лучше говорит по-чешски, чем по-английски, и спросить у него, как пройти к Карлову мосту… Ты ведь для того совершал такие подвиги?

Том останавливается, разворачивается и, чуть улыбнувшись, достаёт из воздуха и протягивает нам троим по порции сливочного мороженого:

– Невозможно предугадать, что именно из накопившегося в уме придётся к слову через пару десятков лет.

– Придётся к слову? – отхватываю кусок пломбира – в равной степени холодного и несуществующего.