глаза не смотреть. Вот это мешанина! Ничего не разобрать. Одно ясно: новости хреновые, и говорить он их нам не хочет, Витаутовича ждет.

Парни ничего не замечали, толкались и дурачились, фантазировали на тему «Погосян и армянская свадьба, гуляет весь Ереван». Даже Микроб перестал грустить и заливисто хохотал.

Зал начал наполняться. Пришли белорусы, как всегда толпой. Они особо и не стремились вливаться в коллектив. Ну и ладно, лишь бы работали. Затем явился Гусак, за ним — Левашов, титановцы-старожилы по одному и, наконец, динамовцы-ветераны.

Витаутович, которому выпало стать горевестником, пожаловал без одной минуты девять, встал у доски, напряженный и подтянутый, внимательно осмотрел каждого — будто просканировал. По мне лишь скользнул взглядом.

— Всем доброе утро, — проговорил он, перевел взгляд на Димидко.

Тот сжался, уменьшился в размерах, будто кролик под взглядом удава. Я напрягся. Что же случилось такое страшное? Неужели кто-то попал в больницу или того хуже? Оглядел еще раз зал — все на месте, даже Дрозд не опоздал. Все вроде целы и умирающими не выглядят.

— Друзья, так бывает, — начал Димидко каким-то шелестящим слабым голосом, хлебнул воды, но не помогло, — приходится делать то, что не хочется. Но так надо.

Если бы Герасим, топящий Му-му, умел говорить, голос у него наверняка был бы таким же виноватым.

Да что ж стряслось? Точно что-то важное, но зачем тянуть кота за хвост?

— Иначе будут плохие последствия. — Он зыркнул на Витаутовича, сжал кулаки и неожиданно сел на свободный стул в первом ряду.

— На хрен! Вы в это влезли, вам и слово.

Витаутович приподнял уголки губ.

— Что ж. Начну с того, что мир несправедлив. С этим надо смириться. Иначе жить тяжело. И если ты ничего не можешь сделать, надо поиметь максимальную выгоду.

Что он несет? В него что, бес жадности вселился? Надо звать экзорциста?

— Иногда бывает, что все решено, и на обстоятельства не повлиять, остается только подстроиться. Как вы знаете, деньги — это планктон, его едят киты и мелкая рыба, а где мелкая рыба, там хищники покрупнее. У нас скоро матч с ульяновским «Стартом». Команда, как вы знаете, слабая…

Сидящий рядом Клыков заерзал на стуле, подобрался — похоже, он понял, куда клонит Витаутович.

— Все думают, что «Старт» проиграет, и поставят на нас. Нам нужно, — он пригвоздил меня взглядом к стулу, — пропустить один мяч, а лучше два. Но если два, это может навредить команде, а от одного никому плохо не будет. Заинтересованным людям так и вовсе будет хорошо. Клыков!

Рома вздрогнул, вытянулся, как обозревающий окрестности сурикат.

— Ты не слишком заигрался со ставками? — Клыков замер и начал покрываться красными пятнами. — Это будет твоя последняя ставка, понял? Если узнаю — вылетишь из команды. Все это Александр Александрович должен был сказать, но он со мной не согласен и расстроен. Ничего, пройдет.

Витаутыч еще что-то говорил, а я не слушал, оглушенный. Мир перевернулся с ног на голову. Все еще не верилось в услышанное. Но, если проанализировать, все становилось на свои места. Тирликас — кто-то типа смотрящего за футболом. К тому же он однажды в договорняке замазался. Вспомнилось, как Лев Витаутович упорно настаивал, чтобы я снялся с соревнований на турнире в честь дня рождения Горского, но тогда казалось, что это для моего же блага, я был устал, потрепан боями, к тому же сам сказал, что не собираюсь посвящать жизнь дракам, теперь же…

— Если не согласимся, нам все равно играть не дадут, — повторил Тирликас. — А если серьезные люди на нас ополчатся, тогда точно не пробиться в Первую лигу, поймите вы! Хитрить нужно, изворачиваться.

Понимания Витаутович явно не находил, причем даже среди ветеранов-титановцев, но он будто бы излучал ауру, которая подавляла волю — никто не смел и слова против сказать.

— Предлагают деньги, по три тысячи основному составу, — добавил Витаутович.

Прищурившись, он внимательно всех осмотрел. Я ощутил легкое касание и сразу же вытолкнул его из своих мыслей. Поднялся и сказал:

— Вчера мне предлагали Первую лигу, шесть тысяч зарплаты, плюс шесть за каждую победу — я отказался. Я не предатель. Теперь вы предлагаете три за то, чтобы подставить очко. Типа один раз не три-два-раз? Не будет этого.

— Да пойми ж ты… — прошелестел Тирликас.

— Что это для моего же блага? — криво усмехнулся я. — Знакомая песня, не находите?

Пожалуй, впервые за две жизни мне по-настоящему хотелось убивать, и я понял, откуда это желание у Димидко. Схватить Тирликаса за горло и сжать пальцы, пока не услышу хруст костей — за то, что он разрушает мечту. Ломает красивое, что строилось с таким трудом. Интересно, одолею ли его?

— Иногда надо и задницу подлизать, так? — спросил я елейным голосом. — Вот сами и лижите! Не будет этого.

Витаутович вскинул руку — и меня будто невидимым коконом спеленало, обездвижило.

— Стой! У вас есть время до пяти вечера. Подумайте. Все хорошенько взвесьте и не порите горячку. — Последнее он говорил уже примирительно. — Соберемся здесь и все решим.

Я опустился в кресло, враз обессилев — то ли сказалась бессонная ночь, то ли — это невидимое противостояние. А Тирликасу хоть бы хны — варан он и есть варан. Вот только теперь он сожрал всю нашу команду.

Микроб вскочил и выкрикнул, задыхаясь то ли от гнева, то ли от наворачивающихся слез:

— Ну знаете, ну… идите вы все!

Он пулей вылетел из зала, как обиженный школьник. Ранимый творческий мальчик Федя Хотеев с обостренным чувством справедливости. Я встал, выдержал дуэль взглядов с Витаутовичем и направился прочь из зала.

— Стойте! Подождите! — Погосян, громыхая стульями, кинулся за нашей саботажной группой.

Нам дали время до пяти, чтобы определиться. И, честно сказать, я понятия не имел, что делать. Такая красивая ясная картинка разбилась вдребезги, и куда теперь идти, как действовать?

Глава 12

Так будет с каждым!

Я не знал, куда подевались Погосян и Микроб, покинувшие тренерскую в знак протеста, мне было плевать. Ярость захлестывала меня, накатывала багряными волнами, будто штормовая волна — тащила по камням и песку, сбивая кожу с коленей. Мир гудел и колыхался, слившись в смазанную мешанину, и я понимал, что если не выплесну злость, то или кого-нибудь убью, или меня разорвет.

Ноги сами принесли в центральный спорткомплекс, в зал для бокса. Я подергал хлипкую дверь: закрыта. Психанул и ударил ее ногой, с мясом вырывая замок. Влетел внутрь и рванул к крайней черной груше. Ударил без замаха, впечатывая кулак в воображаемое