средствах достижения конкретных целей, но в целом не служит исключительно им.

Ранее мы рассмотрели некоторые важные аспекты подобных процессов коммуникации, в том числе рынок с его неизбежным и постоянным изменением цен. Остается добавить (и подчеркнуть), что не только текущее, но и будущее производство товаров и услуг обеспечивают те же традиции и обычаи; результатом их действия является как межпространственный порядок, так и межвременной. Действия людей будут адаптированы не только к действиям, совершающимся на отдаленном расстоянии, но и к событиям, не вписывающимся в рамки вероятной продолжительности жизни участников процесса. Только убежденный имморалист станет выступать в защиту каких-то политических мер на том основании, что «в долгосрочной перспективе мы все покойники». Ведь только те группы, что старались обеспечить своих детей и более поздних потомков (которых они, возможно, никогда не увидят), увеличивали свою численность и успешно развивались.

Многие так обеспокоены последствиями рыночного порядка, что не замечают, насколько поразительно (и даже кажется чудом), что в таком порядке живет почти весь современный мир. Миллиарды людей работают в постоянно меняющейся обстановке и обеспечивают средства к существованию других, большей частью им незнакомых; кроме того, они сами получают товары и услуги, также произведенные незнакомыми людьми, тем самым оправдывая свои собственные ожидания. Даже в худшие времена примерно девять человек из десятка получают то, на что рассчитывали.

Такой порядок, хотя он далек от совершенства и не всегда эффективен, может распространяться гораздо шире любого другого, который могли бы создать люди, намеренно расставляя бесчисленные элементы по «подходящим» местам. Чаще всего сбои и проявления неэффективности спонтанных порядков являются следствием вмешательства: препятствования механизму их функционирования или же стараний что-то улучшить. Попытки вмешаться в работу спонтанного порядка редко приводят к желаемым результатам (даже хоть сколько-нибудь близким к желаемым), поскольку в подобных процессах учитывается гораздо больше конкретных фактов, чем может быть известно любой структуре, осуществляющей вмешательство. Преднамеренное воздействие (например, с целью устранения неравенства в отношении одного из участников) несет в себе риск нарушить работу всего порядка, в то время как самоупорядочение обеспечит любому члену группы больше шансов на успех (при большем диапазоне доступных всем возможностей), чем любая конкурирующая система.

Невозможно спланировать то, чего не знаешь

Каков же итог наших рассуждений на протяжении последних двух глав? Скептическое отношение Руссо к институту индивидуальной собственности легло в основу социализма и продолжает оказывать влияние на многих выдающихся мыслителей нашего времени. Даже такой великий деятель, как Бертран Рассел, определял свободу как «отсутствие препятствий для осуществления наших желаний» (1940: 251). По крайней мере, до явного провала экономики восточноевропейского социализма среди рационалистов такого толка было широко распространено мнение, будто централизованная плановая экономика обеспечит не только «социальную справедливость» (см. главу 7 ниже), но и более эффективное использование экономических ресурсов. На первый взгляд это представление кажется в высшей степени разумным. Но оно не учитывает только что рассмотренные факты: никому не известны (а потому не поддаются централизованному контролю) все ресурсы, использование которых предполагал бы такой план.

Однако социалисты никак не поймут, что же мешает подчинить все отдельные индивидуальные решения общей схеме – «плану». Конфликт между нашими инстинктами (которые после Руссо стали отождествлять с «моралью») и моральными традициями, отобранными в ходе культурной эволюции и служащими средством сдерживания инстинктов, нашел воплощение в постоянном противопоставлении некоторых течений этической и политической философии, с одной стороны, и экономической теории – с другой: будто бы экономисты требуют признать «правильным» то, что, с их точки зрения, эффективно. Но дело в другом – экономический анализ способен обосновать полезность обычаев, до сих пор считавшихся правильными. Они полезны с точки зрения любой философии, которая не считает благом человеческие страдания и смерть, что стало бы следствием крушения нашей цивилизации. Поэтому разглагольствовать о «справедливом обществе» без тщательного рассмотрения экономических последствий воплощения в жизнь подобных теорий можно считать предательством по отношению к другим людям. Тем не менее после семидесяти лет экспериментирования с социализмом можно с уверенностью сказать, что большинство интеллектуалов (за пределами Восточной Европы и стран третьего мира, где пробовали строить социализм) по-прежнему не усвоили уроки экономической науки. Они не желают задаться вопросом: может быть, существует причина, по которой социализм – всякий раз, как его пытались построить, – никогда не получался таким, каким его хотели видеть интеллектуалы-теоретики. Напрасные поиски подлинно социалистического общества, ведущие к идеализации, а затем разочарованию; бесконечная череда «утопий» – Советский Союз, затем Куба, Китай, Югославия, Вьетнам, Танзания, Никарагуа. Может быть, что-то не так с теорией, раз она противоречит бесспорным фактам? Но эти факты (впервые экономисты объяснили их более века назад) выпадают из поля зрения рационалистов, они не допускают мысли (и гордятся этим), что существуют явления, которые выходят за рамки видимой действительности или же являются непреодолимым барьером для человеческой мечты.

В то же время у тех, кто, следуя традиции Мандевиля, Юма и Смита, действительно изучал экономику, постепенно не только появлялось понимание рыночных процессов, но и складывались весьма критические суждения о возможности их замены социализмом. Преимущества рыночных механизмов настолько превосходят ожидания, что их можно объяснить только ретроспективно, анализируя сам процесс их спонтанного формирования. Анализ показал, что при децентрализованном контроле над ресурсами (с помощью института индивидуальной собственности) вырабатывается и используется больше информации, чем это возможно при централизованном управлении. Централизованное управление смогло бы обеспечить порядок и контроль за пределами непосредственной компетенции любого центрального органа только в том случае, если бы (вопреки действительности) управляющие на местах, способные оценивать имеющиеся и потенциальные ресурсы, также вовремя получали информацию о постоянно меняющейся относительной значимости этих ресурсов и своевременно передавали полные и точные сведения центральному органу планирования – а он бы указывал им, что нужно делать, на основании всей другой разнородной конкретной информации, которую получил от других управляющих, региональных или местных; те на своем уровне столкнулись бы точно с такими же трудностями, собирая и передавая аналогичные сведения.

Когда мы понимаем, в чем заключалась бы задача такого централизованного органа планирования, становится ясно – его указания не могут основываться на информации, которую считают важной управляющие на местах. Такие указания должны вытекать только из прямого взаимодействия между отдельными людьми или группами, контролирующими четко разграниченные сводные данные. Обычно в теоретических описаниях рыночного процесса (как правило, их авторы не ставят себе целью защищать социализм) используется допущение, что самому теоретику известна вся фактическая информация (или «параметры»). Это только запутывает дело и порождает курьезные заблуждения, способствующие поддержанию различных форм социалистического мышления.

Расширенный экономический порядок формируется и может формироваться только вместе с ходом совершенно