— А так. Позвал бы этого Тольку Карцева к себе. Он желторотый еще. Обрисовал бы ему. Мол, так и так, куда катишься? В тюрьму ворота широкие, а оттуда узкие. Враз там очутишься. Да он бы у меня через час с полными штанами сидел. Я бы уже знал все, чего и он не знает.

— На испуг, значит, взяли бы? — лениво поинтересовался Устинов.

Он сидел напротив Федченко, такой же-громадный, широкоплечий, круглоголовый, и на минуту могло показаться, что это тот же Федченко, только скинувший с себя лет двадцать, сбривший усы и разгладивший жесткие складки на щеках и шее.

— Да хоть бы и так, на испуг,— сурово ответил Федченко.— Ради него же, дурака, если на то пошло.

Виктор, не сдержавшись, воскликнул:

— Мне нужен не перепуганный и озлобленный человек, а союзник!

— Союзника в другом месте надо искать,— отрезал Федченко.— А из него сейчас такой союзник, как из меня... балерина.

Все рассмеялись, улыбнулся даже Бескудин. Но тут же нахмурился. Забарабанил пальцами по столу. И в комнате постепенно воцарилась настороженная тишина. Федченко шуткой своей нисколько не смягчил вину Панова, это было ясно. И Бескудин строго, с ноткой раздражения сказал:

— Потеря времени налицо, как пи крути. Налицо, говорю. Это раз. Потом необдуман твой номер с Харламовым. Необдуман, говорю. Скажи, пожалуйста, руку при всех ему пожал. Так ведь он же с головой, этот парень, я так полагаю. Он же скумекает, откуда ветер дует.

— Пока он скумекает, другие из него котлету сделают, а может, уже вчера вечером сделали,— не вытерпел Виктор.— Поэтому сегодня после работы он обязательно...

— Это все не то,— махнул рукой Бескудин.— Не то, говорю. Думаешь, оправдываться побежит? И мы сразу на главаря выйдем? Ну, а если не побежит? Да и вообще. Ты же их насторожил раньше времени. Об этом подумал? А главное сейчас, чтобы они спокойны были, по ка у нас руки пустые,— и хмуро заключил: — Наломал, одним словом, дров. Наломал, говорю.— Он повертел в руках карандаш, потом спросил: — Ну, а с Карцевым дальше как думаешь?

Виктор объяснил свой план.

Бескудин с усмешкой оглядел собравшихся.

— Тут, пожалуй, может получится у нашего философа, а?

— План дельный,— сдержанно откликнулся Устинов.

— Ну, ну,— кивнул головой Бескудин и обернулся к Федченко.— Вас же прошу включиться активно. Л то вон что получается.

И Федченко с облегчением подумал: «Ну, слава богу. Руки у меня теперь развязаны».

В райком комсомола Виктор примчался с опозданием; по дрроге пришлось заехать совсем в другой конец хорода. Хорошо еще, что Бескудин дал машину. После всех неприятностей на оперативке это было хоть и слабым, но все же утешением, ибо, кроме всего прочего, означало, что Бескудин, кажется, поверил в его план.

Виктор уже без труда ориентировался в длинном коридоре райкома. Подойдя к двери кабинета второго секретаря, он услышал доносившиеся оттуда голоса. Виктор осторожно приоткрыл дверь.

— Можно?

— Входи, конечно,— спокойно произнес сидевший за столом Онищенко.— Ждем тебя.

Напротив него на диване сидели Шарапов и Леля в знакомом красивом джемпере.

— Я уж решил, что тут совещание,— улыбнулся Виктор.

Плотный черноволосый Шарапов сидел, тяжело опираясь'руками о колени, и хмурил густые брови. Леля забилась в угол дивана, раскрасневшаяся и явно чем-то взволнованная.

Они только что спорили и умолкли на полуслове, когда вошел Виктор.

— Я им передал наш разговор с Карцевым,— сказал Онищенко и добавил: — Затем последовала реакция. Бурная и не очень единодушная.

— Мало сказать, «не очень»! — запальчиво вставила Леля.

Шарапов исподлобья сердито посмотрел на Виктора и раздельно произнес:

— Он подлец, ваш Карцев. Я бы исключил его из комсомола, даже если бы и не было того случая.

— К счастью, это зависит не от одного тебя,— отозвалась Леля, потом подняла глаза на Онищенко.— Такие взгляды у восемнадцатилетнего парня не могут возникнуть сами по себе. Тут есть и наша вина! Мы не умеем, мы почему-то еще не научились перевоспитывать таких, как он.

— Глупости! У него не взгляды, а просто демагогия,— зло возразил Шарапов.— И мы правильно сделали...

— Нет, неправильно!

— Ладно, хватит,— остановил их Онищенко и посмотрел на Виктора.— Ну, что ты скажешь? И вообще чего ты стоишь? Садись.

Виктор опустился на диван рядом с Лелей.

— Прежде всего я хотел бы,— сказал он,— услышать твое мнение насчет Карцева. Мы тогда даже не успели обменяться впечатлениями.

— Я решил разобраться и сказал об этом Карцеву.

— Ну, и разобрался?

— Не совсем.

— Чего же тебе не хватает?

Они гоёорили ровным, спокойным тоном, словно состязались в выдержке.

— Твоего мнения хотя бы,— ответил Онищенко.

Виктор усмехнулся.

— И только?

— Куда ты клонишь?

— А фактов тебе хватает?

Что-то особенное прозвучало в тоне Виктора, что заставило всех насторожиться.

— Если у тебя они есть, то выкладывай,— спокойно предложил Онищенко.

Виктор кивнул головой.

— Есть. И я их, конечно, выложу. Но сначала хочу сказать вот что. У меня эти факты появились потому, что мне их не хватало. С таким же успехом они могли появиться и у вас.

— Нам хватало,— заметил Шарапов.

— Только, пожалуйста, не расписывайся за всех! — запальчиво откликнулась Леля.— Мне, например, все время чего-то не хватало, если иметь в виду Карцева. Именно его. И не только мне. Вчера заходил Саша Вайнштейн... Вы знаете,— она обернулась к Виктору.— Ребята так волнуются. Их взбудоражил ваш приход. И меня, честно говоря...

— Погоди, Леля,— остановил ее Онищенко.

— Сорок тысяч слов в минуту,— усмехнулся Шарапов.— Ох, уж эти мне женщины.

— Ну, знаешь!..

— Леля!—Онищенко обернулся к Виктору.— Давай, наконец, твои факты. Мне их тоже, если хочешь знать, не хватает. Давай,— в тоне его прозвучало нетерпение.

— Сейчас. Но прежде я хочу кое-что напомнить моему тезке.— Виктор посмотрел на Шарапова.— Помнишь, ты сказал, что вы не милиция и не суд, чтобы копаться в деталях?

— Помню,г— хмуро кивнул Шарапов.— И сейчас это повторяю. Мы должны были дать принципиальную оценку этому факту, чтобы все извлекли урок. И дали.

Виктор усмехнулся.

— Ну, а я — милиция, как вам известно. Я привык копаться в деталях. Тем более что иногда они превращаются... Ну, например, вам что-нибудь говорит такая деталь: в ту памятную ночь в общежитии Бухарову разбили нос?