Толкаю дверь и захожу в двухместную палату, такую белую и светлую, что даже непривычно. Пищат какие-то приборы, а многочисленные трубки и проводки из них тянутся к единственному, почти полностью перебинтованному человеку.

Сердце падает опять, грудь стягивает железным обручем так, что невозможно дышать. Да ничего вообще невозможно, в этот момент мне кажется, что даже кровь перестала циркулировать в моем теле и просто застыла, как и дыхание, как и сердцебиение. Я просто стою и бессмысленно смотрю на человека на больничной койке, не в силах шелохнуться. Не плакать, Алиса. Нет.

Боже. Я встречалась с человеком, который сделал такое. И сделал это с мужчиной, которого я люблю, без всяких «наверное» и «не уверена». Это просто катастрофа, какой-то кошмарный сон, нелепый и ненастоящий.

Я делаю крошечный шаг, потом второй, и ловлю себя на мысли, что даже ноги задеревенели и совсем не идут. Ну давай, шаг, еще шаг.

Все же подхожу к кровати, дрожащей рукой касаясь кусочка незабинтованной кожи на его руке, очень осторожно, боясь сделать больно. Но вдруг понимаю, что он спит или без сознания.

Без сознания, ну как же так, а?

Лёша, сволочь, чертов садист и бандит, ну держись, ну я тебе сделаю… Все сделаю, чтобы разнести твою жизнь на тысячу кусочков. Ничем не погнушаюсь.

Я сжимаю кулаки до красных полумесяцев от ногтей на ладонях, но это совсем не отрезвляет, делает только хуже.

Слезы сами катятся по щекам, размазывая тушь и пудру. Плевать. Он все равно не может сейчас этого увидеть.

— Алиса? — произносит голос за моей спиной, и я вся напрягаюсь, застываю соляным столбом посреди палаты, не в силах даже вздохнуть.

Я не тороплюсь оборачиваться, потому что, стоит мне это сделать, и я узнаю, кто его обладатель. Вдруг я ошиблась? Вдруг воспалённое сознание играет со мной?

Зажмуриваю глаза напоследок и храбро оборачиваюсь.

Вот он, стоит в двух шагах от меня, Дмитрий Фёдоров, моя первая любовь и причина множества бессонных ночей, слёз в подушку и последних недель абсолютного, незамутненного счастья.

Тот самый, который вырос, возмужал, стал еще красивее и руководит компанией.

У него разбита губа, ссадина на скуле, сбиты костяшки пальцев, но он стоит на своих двух и даже улыбается.

Колени подгибаются от недоверия, возмущения и облегчения. И через секунду я уже в его объятиях, смеюсь, рыдаю и пытаюсь понять, можно ли его побить или у него есть какие-то повреждения, которые и так причиняют ему боль.

— А это тогда кто? — я всхлипываю, и тычу в пальцем в забинтованного мужчину справа.

— Это двухместная палата, других не было, а они отказались отпустить меня и положили на несколько часов сюда после МРТ и рентгена. Понаблюдать, — пожимает плечами Дима.

— Я думала это ты. Секретарь сказала, что ты в больнице, — я закрываю лицо руками и ожесточенно тру его. Конечно же, это нервное. Какое же еще.

— Я оставлял ее телефон как контактный для таких случаев, — согласно кивает Дима. — Мой они забрали сразу, даже позвонить тебе не успел.

— Да черт с ним, с телефоном. Я так испугалась, думала, поседею, пока сюда ехала. Никаких подробностей по телефону! А мы с Аней как раз обсуждали, почему Лёша затаился. Это же был он?

— Это была пара крепких ребят, которые передали от него привет. Ты заметила, он все время передает приветы? Просто идиотская привычка, — Дима как-то неосторожно дергает губой и хмурится, видимо, сделав себе больно.

— Он написал мне сообщение. Интересно, его можно использовать в суде? Наверное, нет… Что у тебя с повреждениями? — задаю я кривой и некрасивый вопрос, но он понимает о чем я.

— Все нормально. До свадьбы заживет. Так, трещина в ребре, ушибы, синяки, ничего страшного. Даже сотрясение мозга не подтвердилось.

— Я тебя люблю, — вдруг выдаю я. Мне почему-то очень нужно это сказать ему, вот в эту секунду, уверенно и твердо, потому что я в этом теперь абсолютно уверена. Теперь я понимаю, почему в ромкомах часто используют трюк с признаниями в любви, когда герои думают, что самолёт падает. В последний час я, как будто, падала вместе с этим самолетом.

— Я тоже тебя люблю. Все будет хорошо.

Мы еще долго обнимаемся в палате, потом в коридоре, на посту старшей медсестры и на самом выходе. Я больше не хочу его отпускать. Никогда.

А компромат я солью всем известным мне должностным лицам и Санниковым-старшим. Завтра.

Никто не имеет права покушаться на моё.

Глава 34.

Все-таки решаюсь сделать то, что задумала.

Зря Лёша считал, что у меня нет друзей, ведь у меня их много и почти все они не просто классные люди, но еще и полезные. У меня есть и звездный кондитер, и знаток черного рынка, и блоггер-миллионник, и компьютерный гений, и популярный журналист.

Но сегодня я очень рада, что среди моих друзей есть еще и следователь.

Конечно, я бы рада сказать, что прямо следующий день начинается с тысячи пропущенных от Лёши и проклятий в сообщениях, но жизнь течет значительно медленнее, чем показывают в сериалах или пишут в книгах, а мои друзья работают профессионально и сообща.

Так что тысячу пропущенных и отборные проклятия я получаю только спустя две недели.

К этому моменту я уже морально готова, Дима уже почти выздоровел и практически огурец, не считая трещину в ребре, но она вообще заживает недель за шесть, а то и восемь. Так что всё по плану. А пока я нахожу удовлетворение в том, что все время делаю ему замечания. Не поднимай тяжелого, Дима. Тебе нельзя напрягаться, Дима.

Он сначала терпел, а теперь очень смешно взрывается от этих комментариев. Но я знаю, как загладить вину, и успешно это проделываю почти каждый вечер.

В любом случае, мы наняли охрану от греха подальше, так что каждое утро с нами в машине ездит вооруженный человек, то довольно долго меня нервировало. С другой стороны, это почти что гарантия, что еще парочка безымянных качков внезапно не появятся в темной подворотне.

— Смотри-ка, началось, — я показываю телефон Диме, и он присвистывает от количества пропущенных звонков.

— Надо же, как ты ему хвост прищемила. Что ж там было такого, в твоем компромате?

— Ничего особенно страшного я Кузнецову не отдала, просто удар по репутации Лёши и его родителей. Уголовки там нет, если ты об этом. Но туз в рукаве я себе оставила, — нервно улыбаюсь.

Конечно, в документах для Антона, того самого следователя, я не показала ничего