лениво рассматриваю его пальцы, считаю вдохи, и вообще всеми силами стараюсь не сделать лишнего движения, чтобы не разбудить его. Вспоминаю его бывшую, блондинку в красном, пытаюсь представить ее лицо, но понимаю, что ничего толком не запомнила. Ее глаза были яркими и темными, она разве что молнии ими не пускала, и все время задевала руками длинные светлые волосы. Рита, так ее зовут. Очень красивая женщина, признала бы я в иной ситуации.

Верить Диме или нет, я решила еще вчера, так что даже анализировать все это не собираюсь. Одна только деталь смущает — почему она так легко открыла дверь? Кто дал ей ключи? И может ли в этом быть замешан Лёша?

Димина рука вдруг движется ниже и обвивает мою талию, и я вздрагиваю от неожиданности. Вот тебе и рассвет, кто просыпается так рано, особенно после насыщенного вечера?

— Никогда бы не подумал, что ты жаворонок, — теплое дыхание обдает шею, и я предательски покрываюсь мурашками.

Он отлично знает, какое влияние на меня сейчас оказывает, какое впечатление производит, и ему явно плевать. Его голос совсем не сонный, только чуть более хриплый, чем обычно и это очень волнует.

— И правильно, не думай. Я махровая сова, дай мне волю, буду спать до часу дня, и мне даже не будет стыдно.

Мы оба остаемся на месте, не движемся, как будто застыли в янтаре. Конечно, я боюсь как-то не так вынуться, повернуться к нему лицом, но больше всего боюсь, что он уберет свою руку. Благо, он даже на миллиметр ее е сдвигает, но я чувствую, что он весь напрягся, как будто тоже решает в уме сложные уравнения.

Если неловкость умножить на растерянность, что получится? Среди двух переменных, которая боится больше? Что нужно сделать с терпением во второй части уравнения, если в первой мы его отнимаем?

Все верно, мы две переменные, значение которых друг другу только предстоит узнать. И терпение что у него, что у меня, точно заканчивается.

В какой-то момент его рука все же исчезает и я, повернувшись вслед за ней, оказываюсь в ловушке. Дима нависает надо мной и ждет какого-то подтверждения, наверное, а я его, сама того не зная, даю.

Он целует меня так, что голова начинает кружиться, потолок и пол меняются местами, кружатся и растворяются в его глазах, его дыхании, движении его рук, тех самых, от которых я с ума сходила в семнадцать лет. Я точно знаю, что все именно так и должно было быть. Паззл складывается, и все вокруг — это его части, так что я вижу всю картинку, наконец, впервые в жизни я ее вижу.

Мне хочется сказать ему что-то важное, слова рвутся из груди, из горла, но почему-то никак не могут обрести форму.

— Ты уверен, что любишь меня? — спрашиваю я на выдохе. И слова выходят глухие, еле слышные, мне кажется, что это больше похоже на шепот.

— Конечно.

Он целует меня опять, еще горячее и крепче, а я все пьянею и пьянею от его губ. И не верю, что он целует меня, а я его.

— Я еще не до конца поняла, но по-моему я тоже… Тоже тебя люблю.

Меня заливает краска, сказать это было даже страшнее, чем лечь с ним в одну постель. Я зажмуриваюсь, но он так нежно гладит меня по щеке, заставляя открыть их, что я нерешительно подчиняюсь.

— У нас еще очень много времени, чтобы убрать из этого предложения все слова, кроме трех самых главных, — выдыхает он в мою шею.

А я только согласно киваю. Да, все верно, у нас очень много времени, чтобы всё уточнить и понять. Но, наверное, для этого понадобится всего-то минут пять.

Или две.

Или вот этот поцелуй меня уже убедил…

А потом он ведет руку ниже, целует меня крепче, вздыхает как-то особо хрипло и весь мой мир медленно, ме-е-едленно уходит на второй план, а потом и вовсе меркнет.

Глава 30.

Любовь между мужчиной и женщиной бывает разная, я пришла к этому только в свои двадцать семь. Я наблюдала за родителями, потом за мамой и отчимом, и видела совсем разные модели отношений. Я не знала, какая их них правильная, но следовать не хотелось ни одной, а новую строить я не умела.

Потом появился Фёдоров, там хоть и была любовь, такая юная, почти подростковая, но никаких моделей в ней, конечно, не было.

Лёша задал какую-то свою, новую модель, которая заключалась… в отсутствии модели.

Это был какой-то странный взаимоисключающий микс. Было и партнерство, и отношение свысока, как к ребенку, и «детка, я решу все твои проблемы», и «это вообще не проблема, чтобы ее решать». Были и цветы без повода, и серые, безликие подарки, типа сертификатов в крутые магазины, где я никогда не была. Зная, что я хочу велосипед, он мог подарить мне курс тенниса, потому что решил сам на него ходить, а потом высмеивать ту модель велосипеда, который в итоге я покупала сама. Он мог легко пропустить важную для меня встречу без особых предупреждений, никогда не хотел забирать меня с работы, даже если я просила, и страшно не любил вместе фотографироваться.

Ничего совсем уж плохого, до последнего времени, конечно, но и вовлеченности никакой.

Какую модель отношений задаст Дима, и могу ли я на это повлиять? Вот это вопрос так вопрос.

Пока вместо роз у меня цветы всего мира, частые сообщения, много нежности… и он слушает меня, и слышит.

— Ты думаешь обо мне, я угадал? — его руки опускаются на мои плечи и аккуратно сжимают. Такой секундный расслабляющий массаж и одновременно объятие.

— Какой ты самоуверенный, Фёдоров! — резко поворачиваюсь в его руках и успеваю поцеловать его в щеку. — Не всё же время мне думать о тебе.

— Почему? Я же о тебе все время думаю, — он улыбается какой-то невыносимо теплой улыбкой и у меня щемит в груди. Ну, надо же, кто бы мог подумать, что мы встретимся спустя столько лет, будем работать в одной (его) компании, а расставаться только поздно вечером и далеко не всегда. Мы встречаемся, так это до сих пор называется.

Вот уже неделя прошла после наших жизнеутверждающих, судьбоносных выходных, а я всё поверить не могу. Я его люблю. Надо же. Каждый день пробую это слово на вкус, но ни разу больше не произносила его вслух. Зато в половине случаев опять называет его по фамилии, потому что мне опять это нравится.

— А