что этот парень — не единственный, кто безвинно пострадал во время сражения.

— Теперь я понимаю, почему он здесь.

Мне тоже следует быть там, подумал я, чувствуя, как мою душу раздирает черная вина. Ричард согрешил, прелюбодействуя вне брачного ложа, но не он отдавал солдату приказ проломить голову тому мальчишке. А вот я убил Генри ради собственной выгоды. Это отягчает мою вину.

С другого конца коридора донесся топот мягких туфель.

— Епископы идут, — прошипел де Бетюн.

Мы выпрямились и стали смотреть прямо перед собой, как подобает часовым.

Прибыли все: Вальтер Руанский, Жерар из Окса, Жан из Эвре и с полдюжины других. Высокопоставленные священнослужители пришли засвидетельствовать королевское раскаяние. С ними был несколько жеманный, но приятный клирик по имени Амбруаз. Он состоял писцом при Жераре и постоянно строчил что-нибудь на пергаменте.

Я широко открыл дверь, и они вошли. Прикрывая створку, я глянул на короля, распростертого ниц перед алтарем. Мне стыдно было видеть его таким, и я отвел глаза.

Время шло. До меня доносились молитвенное пение, голос Ричарда, ответные речения епископов. Слов я разобрать не мог и радовался этому. Что бы ни сказал король, оно останется между ним и Богом. Церковники — всего лишь повозка, доставляющая нас к божественному. Помощь в возвращении на праведный путь.

Совесть не давала мне покоя. Мне тоже следовало быть там, лежать нагим на полу и молить о прощении. Снова и снова видел я перед собой испуганное лицо Генри, слышал просьбу смилостивиться. Но ничто не остановило мой нож, полоснувший его по горлу. Я почти явственно ощущал на коже его горячую кровь, хорошо слышал глухой стук, с каким тело упало на пол.

Будто в полусне, я наблюдал за тем, как де Бетюн открывает дверь и епископы выходят один за другим. Я заморгал и вернулся в коридор. Появился король; он шел рядом с архиепископом Жераром и вел с ним беседу. Ричард держался уверенно, оживленно двигал руками — он снова стал самим собой. Я порадовался за него.

— Все хорошо, сэр Руфус?

Голос архиепископа Вальтера прозвучал почти у самого моего уха.

Я подпрыгнул. Вальтер смотрел на меня добрыми глазами.

— Ну… ну да, ваше преосвященство, — промямлил я, разволновавшись.

— Ты бледен как саван. — Взгляд его впился в меня. Понизив голос, он продолжил: — Возможно, что-то гнетет твою совесть?

Обезоруженный его проницательностью, я кивнул.

— Когда ты в последний раз исповедовался?

Мне не хватило духу соврать.

— Полтора года назад, ваше преосвященство. А может, и больше.

Тихий вздох.

— Войди в часовню, если ты не против.

Отказать архиепископу было не проще, чем самому королю. Короткий путь к алтарю показался мне тягостным, как дорога на эшафот. Во рту пересохло, сердце стучало.

Вальтер повернулся ко мне:

— На колени.

Я повиновался и склонил голову.

— Благословите меня, отче, ибо я согрешил, — прошептал я. Слова полились сами. — Много месяцев минуло с последней моей исповеди.

— В каких грехах ты хочешь исповедаться, сын мой?

Я стоял на краю пропасти, но даже в этот миг не решался сознаться в своем преступлении.

Вальтер был хитер. Он ничего не говорил; безмолвие становилось гнетущим.

— Я лгал.

Далее я перечислил несколько простительных грехов, как делают юноши.

— Есть что-нибудь еще? — спросил прелат, когда я закончил.

Я замялся.

— Ваше преосвященство, никто не узнает о том, что я вам расскажу?

— Только Господь.

Гнет вины стал непосильным.

— Я убил человека, — прошептал я.

— Убил? — Вальтер не мог скрыть потрясения. — В бою?

— Умышленно.

Мне хотелось все объяснить, но язык прилип к нёбу. Да и дело было не в причинах моих неправедных поступков, но в самом деянии.

— И ты раскаиваешься в этом смертном грехе?

Понимая, что заминка будет истолкована как неискренность, и не желая долее истязать свою совесть, я ответил твердо:

— Всем сердцем раскаиваюсь.

Тишина. Он не верит мне, подумал я в ужасе.

Казалось, прошла вечность. Наконец Вальтер заговорил:

— Епитимья будет такой. Раз в год, до самой смерти, ты будешь заказывать мессу за помин души покойника. А также продолжишь быть храбрым воином на службе Кресту. Ты не пожалеешь никаких сил, не отступишь ни перед чем, даже ценой собственной жизни.

— Клянусь все исполнить, — сказал я совершенно искренне.

Вальтер выглядел удовлетворенным.

— Dominus noster Jesus Christus te absolvat, — произнес он нараспев, потом еще что-то. И вот пришел черед знакомой фразы: — Ego te absolvo a peccatis tuis in nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen[13].

— Аминь.

Я понял только последние слова: «…отпускаю грехи твои во имя Отца, Сына и Святого Духа», но они бальзамом пролились на мою истерзанную душу. Я осел, плечи мои опустились. На глазах выступили слезы облегчения.

— Встань, сын мой, — сказал Вальтер.

Я поднялся, нетвердо держась на ногах.

Архиепископ улыбнулся мне тонкими губами:

— Ты прощен, сын мой, но Господь взирает на тебя.

— Ваше преосвященство… — начал я и замер в нерешительности.

— Он многого ожидает от тебя в Святой земле. Он желает, чтобы ты был там, где больше всего врагов, где опасность ближе всего.

— Да, ваше преосвященство.

Это можно исполнить, решил я. Война и битва — то, что мне знакомо. Через них я получу избавление от Господа. А если на этом пути меня ждет смерть, быть по сему.

Радужное видение будущего омрачала неприятная мысль. Как бы я ни пытался доказывать себе противоположное, я не раскаялся полностью. Оставить Генри в живых означало, что мое место при дворе и дружба с королем будут подвергаться постоянной угрозе. На эти жертвы я не готов был пойти тогда, да и теперь, в минуту исповеди.

Я сожалел о смерти Генри. Я исповедался, говорил я себе, и получил отпущение. Я понесу свою епитимью в Утремере, заплатив кровью. Этого хватит сполна.

Такими были мои надежды.

Прошло два месяца. Год от Рождества Господа нашего 1190-й сменился годом 1191-м. Бремя вины не ушло, но уменьшилось. Днем снова стало можно жить, а ночью — спать. Совесть время от времени колола меня, но когда такое случалось, я говорил себе, что смою свои грехи сарацинской кровью. Я вознесу молитву у Гроба Господня в Иерусалиме, святейшем месте земли, и получу прощение.

Положение в Англии оставалось шатким. В декабре Ричард известил Лоншана, что наследником будет Артур. В ответ брат Джон, нарушив данную им клятву, пересек Узкое море. Лоншан дрогнул под напором принца и не попытался выдворить Джона обратно в Нормандию. Хитрый как лис Джон, пользуясь молчанием Лоншана, распускал слухи об отмене приказа, запрещавшего ему появляться в Англии.