Но найти – это полдела. Поначалу Красавчик просто пожирал всё, что удалось поймать. Видимо, чувство вины там, у плотины, было сильнее чувства голода, а сейчас отхлынувшая от головы к желудку кровь уносила с собой всё, что было сказано накануне. Но на четвёртый день Красавчик всё-таки принёс тушку горностая, хотя и изрядно погрызенную. На следующий день был заяц, от которого осталось чуть больше. И вот к концу второй недели зверюга в буквальном смысле слова насобачилась приносить пригодные для употребления в пищу охотничьи трофеи, не забыв перед этим набить собственное брюхо. Однажды этот засранец притащил дохлого парнишку, на вид лет пяти, за что сразу же получил втык. Проблемы нам тут не нужны. Ну ничего, я вот окрепну и тоже заделаюсь охотником. Копаться в земле – это не моё.

Вместе с первым снегом на ферму заявились Фёдор и Олина тётка. Про неё можно было сказать – невзрачная деревенская баба, умеющая, однако, взять быка за рога, и с какой-то злинкой в глазах. Он – краснощёкий удалец лет пятидесяти от роду, казалось, дышащий здоровьем из всех щелей.

Поручкались. И пока гости столовались, я, ковыряя щепкой в зубах, размышлял – сразу завалить козла за его поползновения в нашу с Красавчиком сторону или пока погодить, присмотреться.

Ольга, словно почувствовав моё настроение, весь вечер крутилась между нами, словно «мамка» между клиентом и шлюхой. Однако взаимной любви не вышло, но самогон сгладил углы и навёл мостки, позволив побазарить по делу и без оного.

– А что, в городе спокойно? – спросил я, поглаживая свою такую непривычную бороду. За лето и башка, и морда заросли до неприличия, но бриться – сам не знаю, почему – пока не стал. Теплее так, что ли.

– В городе спокойно, – Фёдор подцепил вилкой маслёнка и отправил его в рот, – а вот на соликамском тракте шалят. Никто не знает, что за люди. Наши говорят, что это соликамские после убийства Хряка, – дядька ухмыльнулся и снова потянулся за грибочками, – совсем с катушек съехали, а соликамские утверждают, что это гон и, наоборот, березниковские рамсы попутали и теперь на тракте лютуют. Короче, теперь им к нам, а нам к ним ходу нет.

– И что, нынче никто чужой в оба города нос сунуть не может? – поинтересовался я, разливая.

– Точно так. Наших от ихних легко отличить. У нас народ всё больше простой, а в Соликамске какой-то ёбнутый. Одевается странно, чуть что, по-английски базлает. Порядки там у них тоже странные. Даже толкучка какая-то не такая. Нашего там сразу пропалят и уделают. Так вот… Хотя погоди, появился там один не местный. Аж из самой Москвы. Лёхой-Москвой и кличут.

– Да ладно.

– Я вот тоже думаю, трепло. Хрен кто в наши края из самой Москвы доберётся. Да и за каким чёртом? Но мужик по всему виду отмороженный. Как нажрётся, так языком начинает мести что помелом. «Я, когда в Москве был… в Москве то, в Москве это…» Я и сам ту хренотень слышал, когда ещё в Соликамск проезд был. Мы с Марусей, – Фёдор кивнул в сторону пожирающей квашеную капусту Олиной тётки, – туда за дешёвой упряжью ездили. Зашёл в кабак обмыть покупку, а там этот Лёха-Москва распинается.

– Старый, наверное. Маразм – штука не заразная, но косит наши ряды со временем почище гонореи. – Я пьяно хохотнул и захрустел огурцом.

– Не. Твоих лет мужик. И в плечах поширше. Да вообще на тебя похож. Волосы тоже русые, и роста такого же. Только глаза обыкновенные, серые. Так что до маразма ему далеко. Чтобы так пить, как он, это сколько здоровья надо? Позавидуешь ещё. Хотя с головой точно не дружит. Какая Москва? Чую, допиздится мужик.

– От водки у многих мозг судорогой свело. – Я подвинул к Фёдору стакан: – Ну, наливай.

– И то дело. – Мой собутыльник заполнил опустевшую тару и рыгнул. Я опрокинул стакан, закусил и прислонился спиной к стене. Фёдор ещё что-то говорил. По-моему, жаловался на нынешние суровые времена, ранние заморозки, неурожай и ещё что-то. Я рассеянно слушал и кивал, думая о Лёхе-Москве.

Слишком многое совпадает, чтобы это был не он. Не Ткач. Но с другой стороны, почему в Соликамске? Почему бухает, а не вернулся назад? И как с этим связаны горы? По-любому надо смотаться проверить. Вроде в силах уже.

Я тряхнул головой и уставился на Фёдора. Тот с неурожая съехал на скотину, а со скотины, не замечая, что рядом сидит Маруся, на баб. После баб разговор пошёл о детях, и я вспомнил об Ольге.

– Ну-ка иди сюда, дочурка, – я поманил пальцем крутившуюся возле печки хозяйку этого дома.

– Ты не обижайся на неё, – подала голос тётка, – она, как папку с мамкой потеряла, нового батяню себе решила сообразить. Даже портрет твой нарисовала. Ребёнок же.

– Да мне пополам. – Я обхватил левой рукой «дочурку» за плечи и заржал. Похоже, ещё пара стаканов и отрублюсь. – Неси портрет.

Ольга скрылась в сенях и вернулась обратно со скатанным в трубку рисунком.

– Вот.

На меня с замызганного, грязно-серого листа смотрели два чучела. Одно побольше, с какой-то кочергой, в которой при извращенной фантазии можно было угадать мой дробовик, и с двумя большими жёлтыми фонарями во лбу. Второе чучело справа – с треугольником вместо туловища и цветком-мутантом в рахитичной ручке.

– Это кто?

– Я и ты.

– А Красавчик где?

– Места не хватило.

– А с обратной стороны? – Я перевернул довольно большой листок с характерными следами от того, что его часто складывали вчетверо. Но с другой стороны рисовать было негде. Там была карта, и так исчерканная вдоль и поперек разноцветными карандашами, отчего рассмотреть что-то на ней в тусклом мерцающем свете было почти невозможно. Но я постарался.

– Скажи, Фёдор, а с Чёрного Яра в Березниках кто-нибудь бывает?

Зря я, наверное, это спросил в такой неподходящий момент. Дядька как раз что-то жевал, а после моих слов судорожно вдохнул и закашлялся. Я встал, похлопал Фёдора по спине и отошёл к окну, в котором отражалась единственная горящая на столе свеча. Мой собутыльник отдышался, но в полутьме всё ещё продолжало светиться его багровое лицо.

– Оттуда, из-за гор, вообще никто и никогда не бывает. Там люди не живут.

– А что так? – Я даже перестал зевать, до того стало интересно.

– Тс-с, – Фёдор приложил палец к губам и скривился, – незачем об этом говорить, – перешёл он на шёпот. – Чего доброго, опять топтуна пришлют. Или кого похуже.

– Расскажи. – Я придвинулся ближе, рассчитывая, что собутыльник и дальше будет говорить шёпотом, но он вообще замолчал и на все мои последующие вопросы только отрицательно мотал головой, не забывая подливать себе самогона.

Так мы и провели остаток вечера в странной молчаливой пьянке, а утром, едва проснувшись, я вышел во двор и поманил пальцем уже бегающую там Ольгу, благо гости ещё дрыхли без задних ног и никто не мешал поговорить.

– Откуда ты это взяла? – спросил я вкрадчиво и вынул карту, развернув её изрисованной стороной.