санитаров, которые, признаюсь, иногда были вызваны моим поведением. Во время трех недель закончившегося изгнания я был менее возбужден, чем в первые семь недель эйфории. Мое состояние в течение двух недель в лучшем отделении больницы штата не отличалось от предыдущих трех недель мучения и последующих трех недель издевательств и лишений, не считая самих моментов пыток и страданий.

Хотя я уже давно собирался провести реформу существующих методов лечения, бездумное желание проверить отделение для буйных пациентов не овладело мной до тех пор, пока я сам не испытал подобное заключение. Напрашивался вывод, что, если человек может подвергнуться таким мучениям, пока находится в частном заведении – нет, в двух частных заведениях! – жестокость может существовать и в государственной больнице. Именно поэтому я ложился в больницу штата с твердым намерением лично проверить все отделения, спокойные и не очень.

Но я не спешил начинать. Недавние происшествия истощили меня, и я хотел набраться сил перед тем, как испытывать новые муки. Это желание восстановиться некоторое время контролировало мое поведение, но его влияние постепенно сходило на нет – по мере того, как моя жизнь становилась все более монотонной. Вскоре мне показалось, что отделение для спокойных больных – слишком вежливое. Я хотел веселья, каких-то действий. И я решил заполучить его, несмотря на последствия; сейчас я должен признаться, что не привел бы свой план в действие, знай я, что меня ожидает.

Где-то в это время меня пришел повидать мой опекун. Конечно, я рассказал ему обо всей жестокости, что мне пришлось вынести в частной больнице. Мой отчет удивил и сильно расстроил его. Еще я уведомил его, что схожие условия существовали и в больнице штата, поскольку я слышал вполне убедительные сплетни. Он попросил меня вести себя хорошо и оставаться в том отделении, где я находился на данный момент. Я признавал, что в этом отделении было все, что пожелаешь, – конечно, если ты был готов вести себя подобающе.

Меня запирали в комнате, и я находился, фигурально говоря, за решеткой, но не чувствовал себя беспомощным. Я твердо верил, что смогу сбежать и быть дома ко Дню благодарения. Более того, я знал, что если вернусь домой, меня вкусно накормят перед тем, как отправить обратно в больницу. Я испытывал сильное желание исследовать отделение для буйных и решил, что настала пора действовать. Я думал, что сбежать оттуда будет быстрее и безопаснее: оно находилось на первом этаже. Следующим шагом я уведомил санитаров (и нескольких пациентов), что в течение пары дней сделаю что-то, из-за чего меня переведут. Они, конечно, не поверили, что я действительно этого хотел. Моя искренность их обезоружила.

Вечером 21 ноября я пошел по палатам, собирая вещи, принадлежавшие другим пациентам. Я спрятал их в своей комнате. Еще я набрал небольшую библиотеку из книг, журналов и газет. Взяв все то, на что хватило смелости, я общался с пациентами, пока не наступило время отхода ко сну. Санитары вскоре заперли меня в моей лавке старьевщика, и я провел остаток ночи, наводя беспорядок. Сначала я планировал забаррикадировать дверь, чтобы задержать докторов и санитаров до тех пор, пока главный врач не примет мой ультиматум: я хотел провести День благодарения дома. Но позже я слегка изменил свой план. Я не спал всю ночь, переставляя вещи, и ужасно проголодался, а потому решил, что будет разумно не просто наесться, а еще и раздобыть еды перед тем, как засесть в осаде. Соответственно, я расставил вещи по местам и следующим утром делал все как обычно. За завтраком я поел за двоих и спрятал в карманах хлеб – так, чтобы продержаться по меньшей мере двадцать четыре часа. Потом я вернулся в свою комнату и сразу забаррикадировал дверь. Баррикада состояла из шкафа, нескольких ящиков, которые я достал из комода, и книг, в число которых входили «Потерянный рай» и Библия. Эти два тома я с большим удовлетворением сделал краеугольным камнем. Таким образом, пол между дверью и противоположной стеной был полностью занят. Сосед по палате, молодой человек, неспособный разговаривать так же, как и я в период депрессии, находился вместе со мной. Это была случайность. Захват заложника не входил в мои планы, хотя, наверное, я мог бы использовать его как пешку в переговорах, если бы моя баррикада продержалась под атакой чуть дольше.

Вскоре санитары поняли, что что-то не так. Они подошли к моей двери и попросили открыть. Я отказался и дал им понять, что меня не переспорить, – это будет простой тратой времени. Они попытались войти силой. У них не получилось, и они доложили о ситуации помощнику врача, который вскоре пришел к моей двери. Сначала он пытался вести со мной переговоры. Я вежливо, но твердо сказал ему, что меня не отговорить и не достать из палаты, пока я не сдамся сам, потому что баррикада была крепкой и точно продержится, сколько требуется. Я заявил, что тщательно продумал линию своего поведения и знаю, чего хочу. Я сделал ему комплимент, потому что до сих пор он относился ко мне с большим количеством такта, и выспренно, но искренне поблагодарил его за его действия. Еще я выразил полное удовлетворение поведением санитаров. Я словно поставил штамп «одобрено» на действиях заведения.

– Но я знаю, что в больнице есть другие отделения, в которых к беспомощным пациентам относятся ужасно. И я намереваюсь немедленно положить этому конец. Я не открою эту дверь, пока не придут губернатор штата, судья, который положил меня сюда, и мой опекун. Когда они прибудут, мы посмотрим, лишают ли пациентов прав в этом заведении и обижают ли их.

Я произнес свою речь во фрамугу над дверью. Несколько минут доктор продолжал убеждать, что мне стоит сойти со своего пьедестала, но это лишь сильнее меня раздражало.

– Вы можете стоять около двери весь день, если хотите, – сказал я. – Я не открою, пока тут не появятся три человека, которых я назвал. Я приготовился к осаде. Еды у меня хватит на целый день.

Поняв, что никакие аргументы не возымеют влияния, помощник врача решил вломиться внутрь. Сначала он попытался сломать фрамугу крепкой палкой. Я ударял по ней в ответ, и она оставалась на месте. Затем послали за плотником, но один из санитаров умудрился открыть дверь так, чтобы просунуть в нее руку и оттолкнуть мою баррикаду в сторону. Я не понимал, что произошло до того момента, пока не стало слишком поздно. Когда дверь была открыта, внутрь ворвались доктор и четыре санитара. Безо всяких церемоний меня швырнули на кровать, и двое из трех нападавших