– Да уж, они стали построже! Только подумать: уволить человека за то, что он душил пациента.

Эта фраза иллюстрирует подход многих санитаров. С другой стороны, тот факт, что этот уволенный скоро нашел работу в подобном заведении в тридцати километрах от больницы штата, иллюстрирует подход руководства некоторых из них.

Я помню, как к нам приехал новый санитар. Это был молодой человек, учившийся на врача. Сначала он был склонен относиться к пациентам по-доброму, но вскоре стал применять силу. Перемена в нем произошла отчасти из-за жестокой атмосферы, царившей в отделении, но больше из-за того, что три огрубевших санитара решили, что он трусит и стали его дразнить. Чтобы доказать, что это не так, он начал нападать на пациентов и однажды сшиб меня с ног просто за то, что я отказался перестать болтать по его команде. То, что в некоторых заведениях царит жестокая атмосфера, очень ярко демонстрирует свидетельство санитара во время общественного расследования в Кентукки. Он сказал следующее:

– Если бы кто-то сказал, что я буду виновен в избиении пациентов, когда я только приехал сюда, я назвал бы этого человека сумасшедшим. Но теперь я бью их, и это приносит мне восторг.

Я пришел к выводу: насилие умножается еще и потому, что тут не были заведены упражнения на свежем воздухе, которые так необходимы. Пациентов должны были водить на прогулку по меньшей мере раз или два в день, если позволяла погода. И тем не менее больные в отделении для буйных (именно им больше всего нужны упражнения) ходили гулять, только когда этого хотели санитары. Мой сосед по отделению – человек достаточно здоровый, чтобы наслаждаться свободой, если бы у него был дом, – считал наши прогулки. Оказалось, что в среднем мы выходили на улицу пару раз в неделю в течение месяца. И это было в хорошую погоду, что делало заключение совсем уж невыносимым. Лентяи, которые занимались нашим досугом, предпочитали оставаться в отделении, играть в карты, курить и рассказывать друг другу байки. Санитарам регулярные упражнения важны так же, как и пациентам. Они не тратили энергию в мирном и полезном русле, а поэтому были склонны тратить ее за счет беспомощных пациентов.

Если отсутствие упражнений приводило к дисциплинарным мерам, каждая такая мера, в свою очередь, только распаляла нас сильнее. Некоторых диких животных можно заставить быть послушными, и то это будет лишь опасное притворство. Человека же можно лишь заставить притворяться. А вот решить, что это не так, по отношению к здоровым людям или больным, – безумие само по себе. Агрессор может получить временное затишье, но в перспективе он столкнется с куда бóльшим количеством неудобств, чем в случае с использованием гуманных методов. Именно подавленность и ужасная фрустрация из-за того, что я не получал желаемого, делали меня и других похожими на маньяков. Когда нас выпускали из-под замка и позволяли общаться с другими, так называемыми буйными пациентами, я всегда очень удивлялся, потому что только несколько из них были беспокойными или шумными по своей природе. Спокойный, пассивный пациент может оставаться таковым триста шестьдесят дней в году, однако в один из оставшихся он может в чем-то провиниться, или его могут заставить провиниться – санитар или бестактный врач. Он может всего-навсего сказать доктору, как мало его ценят. И в этот момент его отправят в отделение для буйных, где он останется на недели, а может быть, и дольше.

XXII

Подобно пожарам и железнодорожным катастрофам, нападения случались по несколько зараз. Дни сменялись, и ничего не происходило, а потом вдруг начиналось целое празднество насилия – почти всегда из-за того, в каком состоянии пребывали санитары, а не из-за излишней агрессии со стороны пациентов. Я могу вспомнить несколько особенно запомнившихся мне случаев дикого насилия. Пять пациентов в нашем отделении были постоянными жертвами. Трое из них были особо невменяемы и страдали без остановки: ни дня не проходило без того, чтобы их не наказали. Один из них, идиот, не мог убедительно говорить даже при самых благоприятных обстоятельствах; его забили так, что, когда мимо проходил санитар, он начинал кружить рядом с ним, как измученная собака кружит около жестокого хозяина. Если он отходил слишком далеко, санитар прямо на месте наказывал его за подразумеваемое, но бессознательное оскорбление.

В «Стойле», в камере рядом со мной держали молодого человека, который настолько выжил из ума, что был абсолютно невменяем. Его преступление заключалось в том, что он ничего не понимал и не подчинялся. День за днем я слушал, как удары и пинки сыплются на его тело. Было больно слышать и невозможно забыть его мольбы о помощи. Странным было то, что он выжил. Стоит ли удивляться тому, что этот человек, «буйный пациент», которого заставляли быть буйным, не разрешал санитарам его одевать! Но у него был друг с остатками разума, сосед по отделению, который мог убедить его одеться, когда санитары считали, что с ним больше ничего не сделать.

Из всех известных мне пациентов насилие чаще всего применяли по отношению к безумному и невменяемому мужчине шестидесяти лет. Он был беспокойным и все время говорил или кричал, как и любой другой человек под давлением бреда. Этот мужчина был совершенно уверен, что один из пациентов украл его живот; возможно, он думал так из-за полноты последнего. О своей потере он говорил горестно, даже когда ел. Конечно, попытки убедить его в обратном не имели никакого эффекта; монотонное перечисление бед сделало его крайне непопулярным среди тех, кто должен был о нем заботиться. Милости от них он не видел. Каждый день, включая ночные часы, когда на дежурство заступала другая смена, его избивали кулаками, древками метел и часто – тяжелой связкой ключей, которую санитары носили на длинной цепи. Его пинали и душили, и еще хуже ему приходилось потому, что он практически постоянно находился в «Стойле». Этот мужчина стал исключением из правил (подобное насилие часто приводит к смерти пациента) и прожил долгое время – пять лет, как я выяснил позднее.

Еще одна жертва, мужчина сорока пяти лет от роду, раньше был успешным предпринимателем. У него была сильная личность, и черты его здравых дней влияли на его поведение, когда он сошел с ума. Он страдал от экспансивной формы прогрессивного паралича и находился в состоянии, отмеченном преувеличенной радостью бытия и бредом величия, которые являются симптомами этой болезни, а также еще нескольких разновидностей. Прогрессивный паралич, как известно, считается неизлечимым, а продолжительность жизни больных составляет три-четыре года. В данном случае,