А сразу вслед она заболела. Она заразилась на обследовании трущобного дома. Привезла в больницу мать с двумя детьми, а скоро и у самой озноб, жар, боль голову прямо разрывает. Отец всех спас. Когда встала она, вижу – худенький мальчик остриженный. На руки взял – веточка невесомая… Они любили, когда я всех троих, маму с дочками, подниму и кружу в воздухе.

Построили быстро. С мая до мая. Жеребьевку на квартиры тоже праздником устроили. На мансарды – отдельно. Они дешевле. Все квартиры тем равноценные, что окна комнат – на улицы или в проезд. Вот представьте себе: дом поставлен квадратом, а изнутри пространство поделено внутренними корпусами, как четырьмя лучами, на четыре двора. А в самой сердцевине лестница. Очень удобно, и много места сберегается. Первый дом заложили в банке и совсем скоро принялись за второй, большой.

Так хорошо, что еще чего-то хочется. Как бы подтвердить, что ли. А девочки просят: хотим братика или сестричку. Будем, говорят, сами нянчить, сами воспитывать. Девочки большие уже, а мы-то еще молодые. Вот и говорим в один прекрасный день: ждите братика или сестричку, нянчить и воспитывать. В жутком сне не могло присниться, что это окажется такой правдой. Что придется им и нянчить, и воспитывать, а ее не будет.

Но все это было потом…

На первой жеребьевке нам квартиры не выпало. А тут и задумались, в счастливом-то ожидании, что теперь четырехкомнатной, пожалуй, маловато. Вот-вот нас будет семеро. Герти уже на свет просилась.

Правду сказать, я тогда забыл давно, что жизнь – штука мучительная и безжалостная. То есть умом и языком помнил, а сердцем забыл. Если новое дело начиналось трудно, мне даже нравилось. Привык жить с таким чувством, что горы сворочу, что еще столько впереди… Вовсе поразительно, что и тетка забыла. Я это мигом заметил, когда она уверенно заговорила в будущем времени. Невероятное дело. Само слово «будет» я с детства слышал от нее только в испуганном шепоте: «Что будет, ой что будет». А теперь – как ни в чем не бывало: и то будет, и это будет, и «когда дом достроим», и «когда девочки вырастут». И в себе самом разглядел кое-что особенное, чему бы раньше не поверил. Сложно объяснить. Когда выговариваешь словами, получается как-то надуто, а чувство простое. Такое, что я у себя дома, что республика – моя, и дела в ней идут куда надо. На стройку нашу похоже: сложностей хватает, но этажи растут. Да ведь так оно и было. Тогда… Не заметил, когда и как на другую дорогу повернуло. А там, куда ни ткнешься, – перегорожено.

Опять стены!

В некоторых – маленькая железная дверца, при каждой ключари. Не заплатишь – не отопрут. Кому деньгами или квартирой, кого бери в долю, а кого не просто в долю, а ставь во главе. Желающих много толкалось. Я не сразу разглядел, что в толпе и нежелающих хватало. Начал презирать всех скопом. Но проситься туда – это был такой знак благонадежности. Сигнал на трубе. И в нужную партию вступить, и в нужные фонды жертвовать – «ах, только возьмите, от всей души и от чистого сердца». Без этого трудно стало вести дело. Почти невозможно.

Что ж, значит, республика не моя? Опять не моя? Положение знакомое. Толкаться не буду, сигналы дудеть не буду, ничего мне от вас не надо, ухожу в глухую оборону, кирпичи кладу и не тронь меня. Так думал, но скоро пришлось подумать иначе. Девочки повзрослели, и оказалось, что вовсе не нужный и даже подозрительный, я владею ценностями не по чину: слишком яркими дочерьми. Для девочек все заперто наглухо. Кроме одной двери, которая, наоборот, очень настоятельно распахнута. При диктатуре либо их, либо меня попросту забрали бы, а тут зашелестели намеки, советы и предложения. Однажды – девочки тогда на стройке со мной работали – подходит к ним вежливый человечек, молоденький и прилизанный: «Я фактотум вашего хозяина». Ну, в переводе, холуй на побегушках. «Уделите мне минутку вашего милого внимания. Вас приятно поразит то, что я скажу». Они, как только поняли, остановили его: «Повторите это нашему отцу!» В голове не укладывается, но он прикатился повторять: им – приличное содержание сейчас и модный магазинчик со временем, мне – покровительство, а прямо на днях обеим отправляться с барином в морское путешествие на яхте. Я слушал и не понимал, на каком я свете. Он еще пошутил: «Торг уместен». Взял его вот так за шкирку, вот так за штаны, раскачал и в окно выбросил. Да ничего с ним не случилось. С первого этажа летел, руку сломал…

Малышка родилась. Старшенькие сразу почувствовали себя большими и ответственными. И нам всем бросилось в глаза, как они повзрослели. Помощницы и собеседницы. Отлично у них получалось маленькую нянчить. Они сами это видели и серьезно решили: надо учиться на детского врача, как мама. Но сначала хотели пойти в больницу волонтерами – попробовать, проверить себя. Там ведь всегда работы много: упаковать-распаковать, отнести-принести, письмо больному прочитать или написать. Четырнадцать лет исполнится – уже будет можно. Затем – фельдшерские курсы. Туда с шестнадцати принимали. Вот так загадали на будущее, которое не наступило… Потом ни словечком они об этом не вспоминали. Я заговорил как-то: мамино дело и дедушкино – может быть, все-таки?.. Нет, отвечают, невозможно, нет…

Второй дом чуть подольше строили – полтора года. Достался нам первый этаж. Окна прямо в цветущий жасмин.

Не только у нас все цвело. Сейчас обдумываю и вижу, что не ошибался. Был подъем, был расцвет. Когда провозгласили это начинание – Движение на Северо-Запад, оно многих захватило. Освоение богатого, почти не тронутого края. Новый город. Живой символ достигнутой свободы. Детище государственных замыслов и гражданской инициативы. Город-сад. Сердце лесов. Город братства. Помню эти пропагандистские формулы. В них было много правды. Тогда…

Бархатная коробочка опять возникла на сцене, уже не вызывая досады. Ей нашлось великолепное применение. Призванный на совещание Карло покачал подвеску на ладони, прищелкнул языком, изобразив восхищение и дал нужный совет. Именно такой, как я ожидал. Расспросив еще кое о чем, я поручил доставить Андресу ящик коньяка. «Задушевному другу». Впрочем, у сконфуженного Карло коньяка на целый ящик не нашлось. Он предложил здешнее достижение – бренди местного разлива. Распробовав, я согласился. Даже очень неплохо.

Предвкушая интересный и забавный психологический поединок, я ждал долго и даже не без волнения. Не дождавшись, решил, что будет еще выразительнее, если парламентер меня не застанет. Ноги сами нашли почту. Энергично потребовал начальника, и меня проводили к Дону Дылде. По ступенькам в полуподвал. Кабинет – каморка с небелеными кирпичными сводами. Не по росту хозяину, которого я оторвал от какого-то дела. Но он приветливо встал мне навстречу, попросил поскучать минутку, пока он освободится – сейчас поговорим и все обсудим.

Ждал меня, что ли? Заполнив и сколов какие-то бланки, он вышел, вернулся – и начался нелепый разговор, в котором собеседники плохо слышали один другого. Я кивал, выражал полнейшее одобрение, соглашался – неизвестно с чем. Впрочем, речь шла о моей конторе, о вступлении в ополчение, о десятке стрелков, о стрельбище, еще о чем-то. Наконец, я перешел к своему замыслу, не уточняя, что он-то и был целью визита. Объяснил, что хочу полной тайны и анонимности. Рассчитываю на его помощь. Он слушал со своей странной робкой полуулыбкой, приговаривал «да-да, понимаю», но явно не понимал. Да-да, все сделаю… Прямо сейчас, потребовал я.