– Хозяин гостиницы секундантом?

– Почему нет? А у меня, конечно, папа. Старый Медведь и Карло – два умных человека взялись за дело и уладили.

– А вы сильно рисковали. Как ваш отец допустил?

– Да не допустил же! Еще не хватало, чтобы я убила нашего же ополченца.

– Вы тоже стояли бы под выстрелом. – Фраза напыщенная, но произносить ее было приятно.

– Куда он годился, руки ходуном. Наверное, он был болен. Если не психически, то нервами. Но он был не совсем негодяй. Оказывается. Тут большая трудность получалась. Если опасность взаимная, то легче договориться. А у него и скорость не та, и глаз не тот, и дрожь его бьет. И сам понял: он мне будет как мишень в тире. Его хотели под домашний арест посадить. Он прямо побелел: «Вы, что ж, говорит, думаете, я способен из-за угла зарезать?» А ему: «Трус на все способен». Та женщина прокралась ко мне, за руки хватает: «Деточка, не жалей его, не прощай его, чтоб по земле не ходил, чтоб его совсем не было». А секунданты старались, чтоб уехал по-хорошему. Но его прямо добивали: трус, трусит поединка! Он только рукой махнул: убьет – тем лучше. Страшно, когда все на одного. Что ж раньше-то ему ни слова поперек? А теперь в угол загоняют. И меня тоже. Я еще не понимала, да и сколько лет мне было, но отец и Карло говорят: это сейчас все злы на него, а погибнет – мигом пожалеют: такой был отчаянный удалец! Долго с ним договаривались. Но закончилось тихо. Уехал. А легенда вон как сложилась…

– Тогда и появились дуэлезапретные списки?

– Не сразу. Но эту историю тоже припомнили, когда новые правила составляли.

Рассказывала она горячо. У меня возникло интересное подозрение, о котором не так просто было спросить.

– Юджина, а признайтесь. Вам хотелось его спасти? Не просто от смерти, а для жизни? Ваши чувства к нему переменились?

– Не от смерти, а для жизни? Красиво сказано. – Она серьезно замолчала, я был уверен, что угадал, но она покачала головой. – Нет, но такие странные были дни. Мне со всех сторон твердили: «Ах, какой он был, а какой стал…». Все время приходилось о нем говорить, помнить, думать. Если человек каждую минуту на уме и от мыслей о нем невозможно избавиться, это и правда напоминает…

– Влюбленность?

– Да. Но и волчья ягода напоминает кизил, только лучше не пробовать.

– Но вы ведь его все равно, что убили. Разве вы не были обязаны попробовать?.. Попробовать спасти.

– Да. И об этом думалось. Ведь правда убила. Мысленно… Но как он поступил с той девочкой? Какая женщина могла бы простить?

На мой цинический взгляд, могла бы всякая. И вдруг меня осенило:

– Он сделал вам предложение?

– Нет. Но собирался. Мне зачем-то сказали об этом. Я ни разу его больше не видела. – Она медленно, чуть-чуть улыбнулась. Очень обаятельная улыбка. – Вот вы какой проницательный. Да и как сказать? Внезапные и очень тесные отношения с человеком – это всегда нелегко. Даже если по делу, в работе. Или когда полюбишь. Ведь почему-то сначала полюбишь, а узнавать начинаешь потом. А уж если из-за того, что человека хотелось убить… это просто ужас!

Что ж, впечатления ей достались любопытные. В ответ я задумчиво и неясно заговорил о том, что совсем не понимаю, какое это переживание – любовь. Она сосредоточенно вслушивалась в путаные метафоры. Догадавшись, закивала, но возразила:

– А представьте себе, как будто вам любить нельзя. Запрещено! Можете такое представить?

– Могу, конечно.

– Вот и доказательство. От противного.

Разговор получался увлекательный, но какое-то странное чувство – уж не его ли называют нечистой совестью? – подталкивало вертеться вокруг «прощенного и забытого» и чуть ли не рассказать о безобразном пари.

– Меня вы тоже заставили бы уехать?

Она вскинулась: зачем, за что? Ах, за подвеску. Александр, забудьте! И не говорите об этом с Мартой. Такой пустяк, а столько серьезных …

Нараставший шум плеснул в дверь

. Возбужденный народ затопил комнату. Большие ящики, обшитые рогожей, один, второй, третий – встали в торжественный ряд. «Посылка из столицы! Курьерская доставка! В ранге Citius! Примите пакет!»

Время вдруг прибавило темпа. Два курьера, этакие молодцы в зеленой форме с синими кантами, командовали четко и стремительно, демонстрируя, что очень спешат. «Шнуры, пломбы, опись вложения! Своей рукой обозначьте время. Девять часов тридцать восемь минут. Распишитесь. Начальник участка, подтвердите своей подписью. Спасибо! Обращайтесь в курьерскую службу! Успехов!»

Повернулись на каблуках и пропали. Несколько человек кинулись за ними, вытаращив глаза. Остались Дон и Карло, еще несколько полузнакомых.

Прошитый зеленой ниткой белоснежный пакет размером почти в газетный лист. Зеленые витые шнуры на ящиках. Сорвал нитку. В белом пакете черный, поменьше, за ним красный, еще меньше, и три письма. Документы явно были в красном, и я его распечатал, достав диплом и свидетельства. Народ вздохнул, наконец-то застеснявшись беспардонного любопытства. Извиняясь и поздравляя, попятились в коридор. Я объявил, что завтра же регистрирую контору и – «всех приглашаю на открытие!»

Юджина стояла за преградой ящиков. Мне хотелось ее задержать, чтобы вместе посмотреть посылки. Взял ее за руку, но сообразил, почему Дон Дылда медлит в дверях. Быстро поцеловал ей пальцы, ладонь, запястье, сказал, что прошу всех трех сестер быть у меня на открытии хозяйками, и попрощался. Она соглашалась и благодарила, но мгновенный странный взгляд я поймал. Поцелуи ли показались ей не очень братскими, или она охотнее осталась бы? Получилось, что я выпроводил ее. Досадно. Позвольте, а может, ей вовсе не улыбалось уходить с Доном?

Но Карло уже принес ножницы и гвоздодер с молотком. Я почувствовал себя, как в детстве в день рожденья. Ну-ка, что там такое? Книги. Свод законов. «Всемирная энциклопедия». «Исследования по гражданскому праву», все девять томов. Собрание сочинений Цицерона. И Шекспира. И еще – Макиавелли! Карло ахал и цокал языком. Я посмеивался, но было приятно, что и говорить. На дне обоих ящиков с книгами одинаковые записки – рукой матери: «От любящего отца». Из третьего ящика появились тяжелые картонные коробки, из них, завернутое в черно-серый войлок. Что это? Нервная арабеска крыльев, когтистые лапы. Филин и сокол в яростной схватке. Пресс-папье! Письменный набор чугунного литья. Чернильница – замшелый пень среди камней и корней. Подставка для календаря – волчий след среди трав и ягод. И часы – дикий валун.

Карло засмотрелся на сокола с филином, но я взялся за письма, и он исчез.

«Твой горячо любящий отец» Любящий отец давно разучился, если когда-нибудь умел, разговаривать с любимым сыном без постоянного раздражения, резкого, как нашатырь. Интонации дружеского одобрения отцу не давались. Письмо было написано словно через силу. Одна строчка начата и вымарана. Но я упорно вчитывался, поворачивая листок под лампой, и разобрал: «Хоть раз в жизни ты, который вечно…» Вместо зачеркнутого значилось – наверное, после совета с матерью: «Ты понимаешь, как я рад был узнать, что мой сын, в которого я всегда верил…» Мать вложила в свое письмо ощутимую сумму крупными купюрами … и еще: она диктовала брату его письмо ко мне, это без сомнения. У самого брата не получилось бы так шутливо-заботливо.