Тут подкатили кресло-каталку. Лоренс мягко опустил Алберту в него, и сиделка взялась за ручки, собираясь увезти ее.

Лоренс заметил, что дыхание Алберты стало еще более затрудненным. Боль опять заполонила ее. Лоренс повернулся к служащей, желавшей, чтобы он заполнил бланки касательно оплаты, и бросил на стол свою кредитную карточку.

— Я иду с ней. Забудьте пока о финансовых деталях. Я заплачу за все, за что только требуется платить. Просто дайте подписать вашу бумагу, и я пойду.

— Не знаю, мистер… э… Стоун, когда вы лежали в больнице в последний раз, — сказала женщина, глядя на его карточку. — Пребывание у нас может оказаться довольно дорогим. Мне кажется, вы не до конца понимаете…

Лоренс сжал губы и свирепо посмотрел в глаза дежурной медсестры.

— Уверяю вас, что любой счет мне будет по карману. И я готов платить. А теперь я убегаю. Жена нуждается в моей поддержке. Если хотите, чтобы я что-то подписал, давайте быстрее. Или ищите меня потом.

Колебалась она лишь пару секунд, потом пододвинула к нему бумагу. Лоренс подписал ее, не читая, и требовательно спросил:

— Куда мне идти?

— Второй этаж. Ее сейчас подготовят, и вы сможете присоединиться к ней.

Через пятнадцать минут он уже находился с Албертой в родильном зале.

— Мне, пожалуй, следует позвонить одному из братьев, — вспомнила Алберта, сидя в специальном кресле. — Пока я еще в состоянии.

— Медсестра сказала, — возразил Лоренс, — что схватки происходят достаточно часто для первых родов. Я останусь с тобой.

— Жаль, что так получилось.

— Не сожалей ни о чем. Я хочу быть с тобой, хочу помочь тебе. — Лоренс вглядывался в ее сине-зеленые глаза и заметил, как накатила новая волна боли, еще до того, как она заскрипела зубами. Он наклонился к ней и сжал ее ладошки. — Позволь мне помочь тебе. Посмотри мне в глаза. Поговори со мной, Берти. Воспользуйся моей помощью.

И Алберта заговорила. Рассказала ему, как ей полагается дышать, и Лоренс постарался направлять ее усилия.

Когда боль становилась совершенно невыносимой, он массировал ей спину. Когда ее волосы увлажнились и стали липнуть к щекам, он попросил принести кубики льда и стал вкладывать их ей в рот.

Проклятье, думал он, чувствуя, что не годится для подобной задачи. Родовые муки становились все тяжелее, все чаще.

— Мне хочется тужиться, — проговорила Алберта, с трудом дыша.

— Еще рано, — ответил доктор и многозначительно посмотрел на Лоренса.

Тот кивнул, повернулся к Алберте и предложил:

— Давай поговорим о другом. Я рассказывал тебе, как однажды в школу вызвали Монтегю только из-за того, что я заглянул одной женщине под юбку?

Алберта просипела что-то неразборчивое сквозь зубы, потом спросила:

— Думаешь, мне есть… до этого… дело? Мне обязательно это знать?

Лоренс едва не рассмеялся, но сдержался. Нехарактерная для нее реакция подсказала ему, какую чудовищную боль она испытывает.

— И все же я поведаю часть той давнишней истории, — продолжил он в отчаянной надеж-де на то, что боль отпустит ее, если ему удастся отвлечь или даже рассердить ее. И он повел свой рассказ, лишь частично опиравшийся на реальные факты и почти не имевший ничего общего с действительным событием, лишь бы отвлечь внимание Алберты от желания тужиться.

— Разумеется, Клементина была не настоящей женщиной, а всего лишь манекеном в кабинете обществоведения. Но когда тебе четырнадцать лет и ты учишься в мужской школе, тебя волнует все, что даже отдаленно напоминает соблазнительную красотку. Той даме было далеко до тебя, мой ангел. Ее синтетические ноги не могли бы идти ни в какое сравнение с твоими прекрасными формами. Готова выслушать еще одну историю, милая?

— Я… ни к чему… не готова. Я отплачу тебе за это, Лоренс! — задыхаясь, пригрозила Алберта.

Доктор сочувственно улыбнулся Лоренсу.

— Все будущие мамы говорят то же самое всем будущим папам. Здесь, естественно, другой случай. Вы ведь…

Доктору, разумеется, было известно, что Лоренс никакой не отец. Он знал Алберту. Лоренс произнес про себя слова благодарности этому человеку за то, что он не выгнал его из родильного зала.

В это мгновение Алберта издала долгий, низкий стон и взмолилась:

— Пожалуйста! Ну, пожалуйста!

— Доктор! — воскликнул Лоренс.

— Да, — кивнул тот, — сейчас уже можно тужиться. Вы сумеете помочь ей. Считайте до десяти между потугами. Поддержите ее.

Лоренс поддержал Алберту под спину, когда доктор и медсестра осторожно повернули кресло в нужное положение, и приказал ей тужиться, хотя она и без того начала делать это.

— А теперь считайте: один, два, три…

— Четыре, пять, шесть… — продолжила Алберта вместе с ним. — Пожалуйста, разрешите уже…

— Еще нет. Девять, десять, — досчитал Лоренс. — Теперь тужься.

Вместе считали. И вместе тужились. Снова и снова. Алберта устала, ее стоны стали жалобнее, ее дыхание — еще более прерывистым.

— Я… Я… Я не могу больше считать, — с трудом выдавила она из себя.

— Натужьтесь еще раз, — потребовал доктор, — Поэнергичнее!

Алберта сжала пальцы Лоренса с такой силой, что ему показалось, будто ее кожа сплавилась с его кожей. Лоренс постарался перелить в нее как можно больше собственной энергии.

— А вот и он, — возвестил доктор, и Алберта снова напряглась.

Негромко вскрикнув, Алберта вытолкнула свое дитя в свет, то есть прямо в руки доктора.

Акушер улыбнулся Алберте, пытавшейся восстановить дыхание, и ободрил ее:

— Она уже здесь. Ты сделала это, Берти. Наконец-то она родилась.

Несколько секунд Алберта не реагировала на новость. Потом тяжело откинулась своим измученным, но прекрасным телом на руки Лоренса и произнесла, все еще задыхаясь:

— Она родилась, Ларри. У меня дочь!

Лоренс с улыбкой смотрел на нее, прижимая к своему плечу и поглаживая ее мокрые волосы. Алберта улыбнулась ему в ответ и перевела взгляд на крошечную новую представительницу рода человеческого в руках доктора.

— Желаете перерезать пуповину? — спросил доктор Лоренса, который удивился, увидев, как задрожали его руки, когда он взял ножницы.

Лоренса пугал вид беспомощного комочка-крохи, которую медсестра наконец вложила в руки роженицы. Его умиляло то, как детские губки искали источник своей первой в жизни еды на кремовой коже Алберты. Даже кафедральный собор не мог бы внушить ему большее благоговение, чем вид новой жизни, входящей в мир и занимающей в нем свое место.

Долгие секунды Лоренс просто наблюдал. Еще несколько секунд он уговаривал себя встать. Его охватило ощущение, что его бросили. В нем уже никто не нуждался. Он сделал свое дело. И незачем ему оставаться здесь дольше.