В начале августа в замок довольно неожиданно доставили несколько русских пленных для избавления от вшей. Два британских офицера были пойманы за рытьем туннеля в сарае, где это осуществлялось. Этот подкоп тоже был направлен на состыковку с трубами канализации, выходившими со двора под воротами и идущими вниз к арке и дальше невесть куда.

К этому времени мы уже поняли, что четырех камер внутреннего двора, которые мы использовали для размещения пленных под арестом, плюс еще трех под аркой между немецким внутренним двором и подъездным двориком не хватало, чтобы содержать всех тех, кто в любой данный конкретный момент находился под арестом. Даже когда мы удвоили количество пленных, мы не смогли справиться с наплывом пленных, попадавших в наши списки на размещение в них. Эти камеры составляли в среднем десять на шесть футов, и никогда в них не было меньше дюжины узников на срок от пяти до двадцати одного дня.

Таким образом, мы были вынуждены искать дополнительные тюремные места. Их мы нашли в старой городской тюрьме – 150-летнем здании, в наше время не использовавшемся, но с десятью старомодными камерами, гауптвахтой, небольшим двориком для физических упражнений. Дорога до тюрьмы из замка занимала десять минут, но она точна подходила для наших целей, и вечно любезное ОКБ наделило нашего коменданта полномочиями арендовать ее. Наши первые арестованные переехали туда на Пасху 1942 года, и после этого почти каждая камера была постоянно занята как в замке, так и в местной тюрьме, или Городском отеле, как ее вскоре прозвали.

Отправляясь на упражнения, заключенные один за другим выходили из своих камер и, спустившись вниз по лестнице на первый этаж, выходили на маленький двор на час дважды в день, утром и после обеда. Во время спуска по лестнице один караульный шел во главе строя, а один позади. Во дворе часовые становились друг против друга и следили за пленными, покуда те прогуливались взад-вперед в границах разделявших их двадцати пяти – тридцати ярдах.

Капитан авиации Дикинсон был человеком мгновенных решений, как и подобает летчику военно-воздушных сил. 18 августа 1942 года после часа стояния на жарком полуденном солнце с каждого конца маленького тюремного двора часовые с радостью прокричали «Время!» маленькой группе пленных, прогуливавшихся взад-вперед между ними.

Первый караульный открыл дверь на первый этаж тюремного здания и, войдя внутрь, начал подниматься вверх по лестнице. Пока второй караульный шел с дальнего конца двора, заключенные топтались у входа.

Внезапно Дикинсон бросился к боковой стене, поставил ногу на замок двери, подтянулся и перемахнул на другую сторону, приземлившись во фруктовом саду за оградой. Находившийся во дворе часовой не успел выстрелить. В любом случае он и не мог этого сделать: вокруг стояли дома, и он мог ненароком ранить мирного жителя. Дикинсон, благополучно перебравшись через дальнюю стену фруктового сада, завладел велосипедом, который по какой-то причине стоял на городской площади без присмотра. В тот же вечер в Хемнице его арестовала полиция, предупрежденная «Mausefalle»[45], но сама попытка была великолепна. К несчастью для Дикинсона, он не взял с собой одежды, пропусков и денег. Это было просто еще одним предприимчивым побегом – таким, как побег Десйоберта в октябре прошлого года.

Он сказал полиции, что был пилотом военно-воздушных сил, сбитым над Кельном. Той же ночью он вернулся в Кольдиц.

Через два дня мы снова отправили маляров во двор. Французский офицер, воспользовавшись представившейся ему возможностью, прибарахлился белой курткой и брюками. Однажды днем он отправился на прогулку именно в этом наряде, спрятав его под шинелью и одеялом. В тот момент, когда процессия свернула с дороги в ворота на петляющую тропинку вниз в парк, его друзья помогли ему сбросить его барахло, и он прошмыгнул назад в ворота. Ни дать ни взять – маляр, идущий в другую сторону. К несчастью, наш унтер-офицер спросил у него гражданский пропуск и обнаружил, что поймал лейтенанта Деларю!

В конце месяца лейтенанта Ли и капитана авиации Танстолла судили военным судом за «недолжное использование музыкальных инструментов», то есть неподобающую игру на трубах. Это означало еще одно путешествие в Лейпцигский военный суд, а поскольку эти двое требовали четырех свидетелей, мы учуяли в этом покушение на массовый побег. В Лейпциге лейтенант Ли и капитан авиации Форбс бежали, но были пойманы. Унтер-офицер конвоя отвел их всех назад на станцию с поднятыми вверх руками. Обвиняемые получили три недели камер.

Огромнейшим препятствием, которое мы вынуждены были преодолевать в течение своих обысков, было обилие личных вещей, которые пленные собирали годами. В поисках спрятанных между страницами бумажных денег или пропусков нам приходилось просматривать несметное количество книг, порой доходившее до частных библиотек. Даже при кидании книг на пол целыми стопками, а мы часто так и делали, многие не открывались надлежащим образом. Повсюду, собирая пыль, лежали горы одежды, и зимней и летней. Ящики, шкафы, полки, самодельные табуреты, фотографии в рамках, музыкальные инструменты, бумаги, сапоги и туфли целыми дюжинами – все это делало утаивание крайне легким, а обнаружение – крайне сложным.

В свое время мы решили произвести «генеральную уборку». Самыми худшими были помещения англичан. Из дома они получали намного больше, чем пленные любой другой страны, а потому мы решили очистить их комнаты ото всего лишнего, оставив минимум личных пожитков.

Приказ был следующим: «Все ненужные личные вещи запаковать сегодня в комнате внизу под наблюдением нашего квартирмейстера. Ящики отнести в кладовую в немецком дворе. Дата 7.9.42».

Помещением, в котором должна была производиться вся эта упаковка более сотней офицеров по очереди, являлась маленькая комнатка примерно двенадцать на двенадцать футов – крошечный конференц-зал, разместившийся между столовой, таинственным пространством с одной стороны и кухней пленных с другой. Он был, разумеется, слишком маленький, и работа заняла бы несколько дней. Британцы снесли вниз мизерное количество своих пожитков и свалили их в одну кучу во дворе. Постепенно эту кучу перетаскали в эту крошечную комнатушку и принялись запаковывать в ящики на наших глазах. Пришли ординарцы и, вынеся их во двор, взвалили на плоскую ручную тележку. Они сопровождали это традиционное транспортное средство в наш двор, после чего перенесли весь хлам в одну из наших кладовых на четвертом этаже.

Разумеется, еще до начала операции возникли обычные трения. Наш боевой дух подвергся массированной атаке со стороны старшего британского офицера, полковника У. Тода, отстаивавшего неправомерность всего дела. В конце концов, все эти вещи были личными, а военнопленные, согласно Женевской конвенции, имели право на частную собственность. К счастью для нас, в конвенции ничего не говорилось относительно количества этой самой частной собственности, которой может располагать военнопленный. Так что победа осталась за нами.

Следующая атака была направлена на невозможность проведения данной процедуры выбранным нами образом. Офицеры не могли спускаться вниз с охапками своих вещей, стоять в очереди у дверей зала, паковать, что у них было, а затем возвращаться за следующей партией, постоянно бегая вверх и вниз по лестнице, в конференц-зал и из него. В итоге мы согласились с предложением англичан: отныне ящики можно было паковать в помещениях, после чего завязанными и помеченными ярлыками с именем владельца сносить вниз во двор для перевода в нашу кладовую.