— Вот и я об этом.

— А все-таки?.. — жалобно сморщился лекарь.

— Нет! — отрезал Штаден. — Ты будешь нам обузой. Однако побереги себя. Я очень надеюсь, что мы еще встретимся… — Опричник прищурился, хищно осклабился, ударил коня плеткой и вскричал: — Э-хей!

Жеребец встал на дыбы и взял с места в галоп. Бомелиус злобно выругался, дернул за повод, с силой ударил пятками под лошадиные бока, и его удивленная кляча, не привыкшая к такому грубому обращению, потрусила вслед за Штаденом.

Лекарь прекрасно понимал, почему опричник не захотел взять его с собой. Он был уверен, что Штаден и в мыслях не держал сразиться с отрядами Девлет-Гирея. Судя по туго набитым саквам, перекинутым через круп его коня, опричник думал лишь о том, как бы самому ноги унести из Москвы по добру по здорову, да как спаси свое самое ценное барахлишко.

В таком случае лекарь и впрямь был для Штадена как цепь с гирей, прикованная к ноге. Опричник даже готов был пожертвовать немалыми деньгами за убийство Арнульфа Линдсея, которые должен ему Бомелиус. Жизнь дороже серебра и злата…

Бомелиуса схватили, когда он уже думал, что спасся. Ибреим-мурза, раздосадованный тем, что самое ценное досталось крымчакам Девлет-Гирея, отправился со своими ногайцами в самостоятельный поиск добычи. Кошелек с монетами, найденный за пазухой лекаря, и старая кляча не показались разозленному мурзе знатной добычей, поэтому он приказал снять с пленника еще и верхнюю одежду. Она была дорогой и добротной — Бомелиус просто не нашел в своем гардеробе чего-нибудь поплоше.

Ковыляя среди ясыра, лекарь честил себя на все заставки. Если бы он не пожалел в свое время денег и купил себе резвого скакуна, ногайцы не догнали бы его вовек. На коня Бомелиуса не позарились даже повара отряда Ибреим-мурзы, отпустили бедное животное на луг пастись и нагуливать жирок…

Задумавшись, лекарь не услышал, как к нему бесшумной кошачьей ходой подошел Ворон. В отличие от других разбойников, он почти не пил, только ел. Какие-то думы избороздили его чело.

Причина столь странной задумчивости обычно несдержанного в застолье Ворона лежала на одной из повозок, захваченных у ногайцев. Добычи было так много, что разбойники не успели всю ее осмотреть. На этой телеге было совсем немного груза, и на нее никто не обратил должного внимания. Никто, кроме Ворона.

Его словно что-то потянуло к повозке. Когда стемнело, Ворон выбрал момент и поднял кошму, укрывавшую лежащий на телеге скарб, пошарил, и едва не вскричал от удивления и восторга: среди какого-то барахла лежали саквы, в которых приятно зазвенели деньга. А когда он достал несколько монет и попробовал их на зуб, то его радость и вовсе перешла все границы — в саквах находились полновесные золотые дукаты!

Стараясь не выдать ликования, Ворон упал под повозку, зажал рот руками, чтобы не закричать на весь лес, и радостно заскулил — словно щенок при виде наполненных молоком тугих материнских сосков. Неужто начала сбываться его давняя мечта — заполучить много денег, уехать куда подальше от мест, где его чересчур хорошо знают, и завести какое-нибудь свое дело?

В последнее время Ворон начал тяготиться своим разбойным промыслом. У него было поистине звериное чутье на разного рода неприятности. Шайку Кудеяра, которая сначала разбойничала вольно и с большой прибылью, постепенно начали прижимать.

Несколько раз разбойникам удавалось избежать засады лишь благодаря соглядатаям Кудеяра, среди которых главным был Ворон. Но удача не может быть постоянной, об этом Ворону было хорошо известно. Не случись похода на Москву орд Девлет-Гирея, кто знает, как все обернулось бы. Нынче государевому сыску не до разбойников.

А кончать свой век на дыбе у Ворона не было никакого желания. Он считал себя гораздо выше своих товарищей. Хотя бы потому, что разумел грамоте и знал счет. Ворон давно бы ушел из шайки, да боялся Кудеяра. От него нигде не спрячешься. Вот если бы ему далось заполучить сильного покровителя…

— Пошто приуныл, твое степенство? — с насмешкой спросил Ворон и устроился на соседнем пеньке. — Аль наш корм не по нраву?

Бомелиус от неожиданности вздрогнул и промямлил, стараясь чтобы его не выдал акцент:

— Все хорошо…

— Ой ли? А речь повести со мной не хошь?

Лекарь изобразил жалкую подобострастную улыбку и промычал в ответ что-то невразумительное. Ворон рассмеялся.

— А ты хитрец… — сказал он насмешливо. — Забился как заяц под корягу и думаешь, што рыжая кума тя не найдет. Так как насчет поговорить… по душам?

Бомелиус снова промолчал.

— Ну ладно, хватит корчить из себя глухого и косноязычного! — рассердился Ворон. — Я узнал тебя. Ты царский дохтур Елисей Бомелий. Известная в Москве личность. Я видел тебя несколько раз… — Он вдруг скрючился, скривил отвратную рожу, протянул к Бомелиусу руку и загнусавил: — Подайте-е, болярин, Христа ради-и, копеечку-у бедному человеку-у… Спаси Господь…

Нищий с паперти Воскресенской церкви «на Грязех» в Кадашево! Теперь и Бомелиус узнал Ворона. Как лекарь, Бомелиус диву давался, как можно с такими язвами, как у нищего, не сгнить заживо месяца за два. Ан, нет, урод, одетый в невообразимые лохмотья, совсем не напоминал смертельно больного человека.

Конечно же Бомелиусу было известно, что среди московских нищих много проходимцев разного рода; их и в Лондоне хватало. Но одно дело показывать миру культяпку или свою «честную» физиономию, изрытую мыслимыми и немыслимыми пороками, а совсем другое изо дня в день демонстрировать гноящиеся раны, полные червей.

— Пошто молчишь? Аль не рад старому знакомому? Между прочим, твою аглицкую монетку я ношу как оберег. Вот, мотри…

Ворон сунул руку за пазуху и достал оттуда свой талисман на кожаном гайтане. Это была монета Елизаветы I достоинством в три фартинга[88]с пробитым отверстием для подвески. Бомелиус вспомнил, что он пожалел положить в грязную руку нищего русские деньги (самому нужны), поэтому избавился от фартинга, который не имел хождения в Москве. О том, чтобы пройти мимо нищего и не дать ему подаяние, не могло быть и речи. Московиты отличаются большим состраданием к нищим, калекам и убогим, а прижимистому лекарю не хотелось выделяться из толпы.

— Помогает, что самое странное… — Ворон вернул свой оберег обратно. — Прицепил монету на гайтан ради баловства, а поди ж ты… Так что будем делать, господин хороший? Можа объявить всему нашему честному люду, какая знатная птица залетела к нам в силки? Да ты не боись, убивать тя не будут. Нашей ватаге лекарь нужон позарез. Пойдешь с нами… гы-гы… на вольные хлеба. А что, денежек подкопишь поболе, чем в Москве. Вон какой богатый обоз взяли. А он не первый и не последний. Все будет путем… ежели, конешно, опричники не словят. Тады хана. За ребро подвесят и кожу на мелкие полоски изрежут. Видал я однажды… Кровищи!