Повернулся лицом к стенке, спину сторожит Бобик, постарался заснуть и поскорее задушить слабое сожаление, что не пустил в постель, эх, как бы дал волю тому второму «я» в себе, что заложил хитроумный Змей, вдувший Еве и заделавший ей двух сыновей.

Воображение некоторое время играло, пока погружался в сон, распалялось даже, рисуя картинки, что именно и как проделывал бы в эту жаркую душную ночь, даже изумился, что давно не приходит Санегерийя, что это с нею…

Или со мной?

В окна хорошо видно, как утреннее солнце поднялось на востоке, огромное, косматое. Башни грозно и величественно озарило желтым огнем, затем пламя сползло на стены и верх широкого каменного моста, но внизу пугающая ночная чернота, где грозно рычит и грохочет камнями жутковатая темная река, изредка взблескивающая серебряными звездами то ли выпрыгнувшей рыбы, то ли взбитой пены.

Я тряхнул головой, как Бобик, когда тот сбрасывает остатки сна, сел на постели и спустил ноги на пол.

Дверь распахнулась, словно в коридоре услышали, как просыпается консорт. Величественно и степенно вошел слуга, настолько важный и весь в золоте, что просто великий полководец, усыпанный наградами.

Поклонившись, проговорил с самым невозмутимым видом:

— Ваше высочество, я это вот… уберу с вашего разрешения.

Я посмотрел на него туповато.

— Чего?

Он указал на середину пола, где ночью лежал Бобик, и теперь там только скомканное женское платье, то самое, что почти прозрачное.

— Если вы не против, — уточнил он. — Не уверен, что Ее Величество одобрит такие вот…

— Убери, — согласился я. — Уверять, что у меня никого не было, наверное, не стоит?

— Не стоит, — согласился он.

Он торопливо запихнул платье под свой камзол, я видел, что удивляется, насколько мало занимает места, но, понятно, отнес к тому, что дама явилась ко мне полуголая, все мы такие, верим худшему. Впрочем, поверил бы я, что вот к кому‑то явилась вот такая, истекающая сладким чувственным соком лакомая пышечка, а тот отказался?

Он окинул покои беглым, но цепким взглядом, однако больше забыть у меня нечего, ношение трусиков и бюстгалтеров все никак не введу в употребление, все некогда, я же весь из себя отец народа и вечно у карты мира.

— Ваше высочество…

Он удалился, все такой же невозмутимый, но в глазах мелькнуло нечто такое, все‑таки даже слуги состоят, кто бы подумал, из самцов и самок, и я подумал невольно, что, может, и не стоит признаваться в непорочности, а то будут думать разное, в том числе и обидное.

А вообще‑то нужно самому выбирать бабе и ни в коем случае не подпускать к себе слишком инициативных. Среди них могут быть как суккубы, так и простые убийцы, не говоря уже об оборотнях, нечисти, нежити и прочих перевертнях, умеющих прикидываться людьми, а вообще‑то все это больше всего обожает прикидываться женщинами.

Может быть, потому, что особенно и прикидываться не надо?

Дверь распахнулась снова, двое ярко одетых мастеровых из цеха пошива платья, судя по их платкам на шее, вошли и, склонившись, держат створки, пропуская… нет, не королеву, вошел толстый человек с алым платком главного портного, а за ним, боже правый, церемониймейстер, что сразу же гаркнул:

— Парадный костюм принца — консорта!

Из коридора прозвучали фанфары. В покои начали вносить какую‑то безумно яркую и всю в золоте хрень со множеством висюлек из рубинов, сапфиров и даже изумрудов, даже я чувствую, что либо со вкусом у кого‑то не в ладах, либо костюм готовил дальтоник.

— Сапоги принца — консорта!

Снова фанфары, пышно одетые портные, подмастерья и помощники главного сапожника, а то и генерального, внесли сапоги, каждый на отдельном подносе из золота.

— Шляпу принца — консорта!

Под торжественный рев труб внесли шляпу, похожую больше на папскую тиару, но пошире, с золотым гребнем на самом верху, где еще и целый сноп разноцветных перьев, огромных и роскошных.

Я угрюмо осведомился:

— Лето же, зачем шляпа?.. Я намерен приветствовать свою супругу с непокрытой головой.

Главный портной охнул в возмущении и закатил глаза, а церемониймейстер сказал с укором:

— Ваше высочество, это будет расценено как ущемление вашего достоинства, что есть весьма недопустимо и чревато! В королевстве имеется два древних рода, представителям которых триста двадцать четыре года тому даровано право не снимать головные уборы в присутствии короля. Это герцог Руперт Хаммонд и граф Вулкульд. Они уже прибыли на коронацию и явно не снимут шляп, это их древнее право. В этом случае вы будете унижены, если не покроете голову тоже!

Я сказал раздраженно:

— А моя шляпа, конечно, выглядит знатнее?

— Несомненно, — заверил главный портной, встревая впереди церемониймейстера. — Несомненно, ваше высочество!.. Мы приложили все усилия и все мастерство, чтобы по знатности вы опережали всех, за исключением вашей супруги, Ее Величества королевы Ротильды…

— Польщен, — буркнул я, — надеюсь, все это надевать сейчас еще рано?

— Как это рано? — воскликнул церемониймейстер. — А привыкнуть к новому костюму? Вдруг где‑то жмет?

Главный портной выпрямился, раздуваясь в гневе, лицо стало грозно — синюшным.

— Как это? Вы на что намекаете? Мы не умеем шить?

Я сказал громко:

— Все — все, тихо. Уже надеваю.

Его помощники облепили меня со всех сторон, действуют настолько умело и слаженно, что я почти не ощутил, как одели, застегнули все пряжки, зашнуровали, как девицу, в нечто наподобие корсета, даже напялили шляпу, а потом долго двигали по голове, словно на ледяной горке, выбирая самую зрелищную позицию: то на левое ухо, то на правое, то чуточку на лоб, то ухарски на затылок.

— Вот так, — сказал наконец церемониймейстер, — именно вот так слегка сдвинутой взад.

— Нет, — энергично возразил главный портной, — не взад, а как бы вперед, но не совсем, а вот так весьма незаметно, но зримо, чтобы впечатление, что вот так именно некой, но не чрезмерной, значительности.

— Ребята, — сказал я ласково, — я могу и рассердиться… Это пока намекаю, но вообще‑то в самом деле бываю зол и необуздан. Власть развращает, как я слыхивал от демократов, а им виднее на своем примере…

Так что давайте на этом и остановимся. Когда начнется церемония, пусть кто‑то прибежит и позовет. Все, а теперь топайте отсюда!

Они ошарашенно попятились и без споров исчезли за дверью, даже не поняв, как это у них получилось. Я чувствовал удовлетворение как маленькой победой, так и тем, что сумел сказать достаточно державно. Прониклись и послушались, хотя, как понимаю, здесь страшнее кошки зверя нет, и потому Ротильда высится над всеми, как сверкающий айсберг над кротовыми кучками, включая и такую мелкую, как муж — консорт.