Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, инвалидка, — снова повторил Аркаша. — Жаль!
И вдруг захохотал громовым голосом. Как театральный трагик на подмостках провинциального театра. Раскатистые, оглушительные его «ха-ха» взрывообразно сыпались на голову несчастного немца, словно чугунные ядра.
Вслед за Аркашей принялись хохотать и остальные; подсмеиваясь, вторил им тоненьким голоском Валька Воробьев, не очень-то понимая, почему его старшие приятели смеются.
Краузе съежился; ему показалось, что над ним хохочет вся улица. Он попятился прочь. Заметив это его трусливое движение, Валька, сам не зная для чего, взял да и запустил в Краузе снежком.
И ощутил невероятную гордость оттого, что по его, Вальки Воробьева, примеру, большой взрослый Кисель подобрал тоже снегу, скатал комок и зашвырнул в спину убегающему Краузе.
— Лупи немчуру, пока не смылся, — отчетливо приказал Аркадий. — Что удумал, враг! Над потомственным дворянином смеяться?!
Гимназисты с хохотом и сноровкой закидали долговязого немца снежками и ледышками. Краузе длинными заячьими скачками метался по улице, уворачиваясь и вздрагивая от рассыпающегося по спине холодного снега, озираясь в нелепом недоумении.
— Да что же вы… Господа! — вскрикивал он. Но мальчишки не остановились, пока не загнали врага в щель. Последним запустил в Краузе увесистой ледышкой Костя; его снаряд почти оглушил немца и расцарапал ему макушку. Обливаясь кровью, бедный часовщик дернул на себя ручку двери и ввалился внутрь своей лавчонки, не смея уже выглянуть наружу.
Проводив врага презрительным взглядом, Аркаша подобрал брошенный перед битвой портфель, поднял его, отряхнул от снега и, ни разу не оглянувшись, спокойно отправился домой. Вслед за ним потянулись и другие гимназисты. Поле боя опустело.
В руках Вальки Воробьева, с восторгом участвовавшего в побоище, еще оставался снежок. Он метнул его, не прицеливаясь, в сторону дома Краузе. Снежок не пролетел и двух шагов. Валька разочарованно свистнул, оглянулся и, увидав, что все уже ушли, побежал за старшими. Он бежал и подсигивал на ходу, словно дворовая собачонка, отморозившая лапу.
Софья Краузе, оцепеневшая от страха возле окна, не скоро пришла в себя.
Очнувшись, открыла глаза…
Собственная жизнь казалась ей прежде чем-то кукольнобеззаботным. Наблюдать — было ее основным удовольствием. Постоянная обездвиженность приучила к тому, что всякое движение страстей было только по ту сторону стекла, снаружи и никогда не внутри… Наблюдать за движениями других людей — в этом была ее главная радость, главное кукольное развлечение.
И вдруг впервые в жизни она изменила себе: когда мальчишки внизу внезапно накинулись на ее отца… Это было так страшно, так чудовищно… Не выдержав, она закрыла глаза.
Ей не хотелось видеть, как его будут убивать. Столь злые, столь хищно оскаленные были эти лица. Ничего подобного Софья не видела ни разу в своей кукольной жизни. И ни разу еще не испытывала такого испепеляющего жара в груди. Это оказалось поистине адское пекло…
Первой жертвой загадочной напасти на Яузе стал красавчик Аркадий Баранов.
Перепуганные родители знали только одно: Аркаша, как обычно, после уроков в школе пошел кататься на Ухажерский каток. Но к вечеру юноша не вернулся домой. После часов тревожного ожидания и усиленных ночных поисков с привлечением всех родственных и казенных сил, дело определилось только наутро. Аркадия обнаружили возле Золоторожского моста.
Мертвым.
Какие-то прохожие случайно наткнулись на Аркашу; тело его сплошь покрылось льдом и даже зазвенело, когда его переворачивали для опознания.
Дело о смерти гимназиста немедленно обросло страшными слухами. О нем зашептались полицейские, вслед за ними — перепуганные обыватели.
Аркадий выглядел так, словно какие-то неведомые магические чары внезапно превратили живого человека в ледяную глыбу. Это и поставило в тупик весь персонал московской полиции. Как так? Ведь если бы мальчик попал в воду и там замерз, то ведь, по логике, должен быть рядом с ним кто-то, кто вытащил его к мосту? Потому что тело нашли неподалеку от моста, но в таком месте, где лед был цельным, не разбитым. И даже ни одной полыньи поблизости!
Следовательно, кто-то выловил утопленника из воды и после тянул его на себе почти три квартала… Но этой версии не было подтверждений. Ничьих следов рядом с телом не нашли.
Была только ледяная глыба вместо Аркаши Баранова.
Никто не понимал также, каким путем попал гимназист на реку. Кой черт занес его туда, к месту гибели, на Яузу? Золоторожский мост, если Аркаша направлялся домой, вовсе ему не по пути. А куда еще мог бы направляться гимназист вечером?
У следствия было больше вопросов, чем ответов. Смерть Аркаши Баранова сочли уникальным явлением и решили, что эта загадка вряд ли когда раскроется.
Следователи хорошо знали: убийства раскрываются проще, когда их несколько; тогда все странности серийных преступлений легче выявить и уложить в более-менее единую криминальную картину. Но такая фантасмагория, как дело о смерти Аркадия Баранова, повториться, безусловно, не сможет — думали опытные следователи.
И ошиблись.
В течение февраля и до середины марта на злосчастном Золоторожском мосту были найдены замерзшими шестеро гимназистов мужской гимназии на Елоховской улице. И все — завсегдатаи Ухажерского катка. Помимо Аркадия Баранова, это были: Андрей Киселев по прозвищу Кисель, Иван Засохин, лучший конькобежец школы, Лева Дитштейн, знаток алгебры, Константин Марежич и Станислав Василенко.
Все шестеро нашли свою смерть в ледяных оковах.
Седьмым должен был стать Валька Воробьев.
Если бы не его детское сознание… Валька, при всей своей испорченности, был еще настолько мал, что легко верил в самые фантастические глупости, над которыми посмеялись его более старшие приятели.
* * *
Когда однажды вечером после памятной встречи с часовщиком Краузе вся компания Аркадия и Киселя развлекалась на катке, выслеживая симпатичных девушек, Валька Воробьев был с ними.
Играла живая музыка, разноцветные огни сочными пятнами размазывались по искрошенному коньками льду и многократно отражались в ярко начищенной меди духового оркестра. Подмораживало; в воздухе летали сухие белые крупинки и от порывистых движений ветра словно секли лицо крохотными розгами.
— Смотри-ка! Вон, вон! А?! — указывая Аркадию пальцем, завелся Кисель. Охота на красивых девушек его возбуждала.
— Я ее догоню! — пообещал Аркадий и понесся по кругу, выплетая размашистые «змейки» и «восьмерки», далеко вперед выбрасывая длинные ноги и отмахивая такт рукой.
— За кем это он? — удивленно спросил рыхлый Лева, обращаясь к Костику и Киселю. Но те на него не смотрели. Они хихикали, глядя на Аркашу.
— А она ничего… Фигуристая. Ну, как, спорим: закадрит? — сказал Костик.