даже коробочку с папиросной бумагой и отсыревшим табаком. Часов не было. Шумела река, и в печи безудержно рвалось пламя.

Амброж испугался, услыхав стук в дверь. И с удивлением впился глазами в Мариино лицо.

Она улыбалась ему, будто только вчера под утро ушла и теперь возвращалась в надежде на новую ночь любви.

— Мария! — выдохнул он с восторгом.

— Я рада, что ты вернулся!

— Я должен был вернуться!

Мария низко опустила голову и прошептала:

— Ты стрелял в него из-за меня?

— Да не стрелял я в него! — воскликнул пораженный Амброж.

— Я знаю, — не очень уверенно кивнула она.

— Что ты знаешь?

— Они не смогли уличить тебя, — продолжала Мария, и ее лицо опять сияло от счастья, а в глазах стояли слезы.

— Так я же правда…

— Я уже собиралась ехать туда…

— Куда?

— Туда, где ты был!

— Но зачем?

— Если б я призналась, что мы с тобой… — Она улыбнулась и вытерла слезы.

— Благодарю тебя за те ночи… — сказал он с нежностью.

— Если б они узнали, что ты это сделал из ревности, обязательно бы учли…

— О чем ты? — не понял Амброж.

— Они отнеслись бы к тебе по-другому!

Амброж вздохнул. Перед ним стояла женщина, которая любила его всей душой. Она принесла бы в жертву свое доброе имя, лишь бы его вызволить. Мария не понимает, что все это напрасно…

— Что ты будешь делать, Амброж?

— Не знаю!

— Люди уверены, что стрелял ты!

— A-а, все встанет на свои места, — небрежно махнул рукой Амброж, и в нем возникло желание обнять Марию и забыться. Хотелось провести рукой по ее волосам, погладить лицо…

— Ты же их знаешь!

— Иначе бы меня не выпустили… — возразил он с раздражением.

— Но им-то кто втолкует, что ты не виноват?

— Кто… — Амброж пожал плечами и вдруг нахмурился. Мария была права.

— Уезжай! Вернешься, когда найдут того, кто стрелял, — сказала Мария, огорченная, что и перед ней он притворяется невиновным, будто хочет окончательно лишить всех иллюзий. Она поцеловала его в щеку и, пересилив себя, с трудом произнесла: — Если я тебе понадоблюсь, дай знать! — И поспешно вышла.

Только тут Амброж понял: Мария приходила не просто заверить его в своей любви, но прежде всего предостеречь! Заставить очнуться и понять, какова на самом деле горькая истина. «Значит, мне надо покинуть свой дом? Видимо, так оно и есть! Видимо, и впрямь надо уехать!»

Он больше не терзал себя глубокомысленными рассуждениями. Вдруг все чувства и сомнения разом отступили на задний план. Он спокойно и хладнокровно уложил одежду и кое-какие мелочи в старый рюкзак. Чего ждать? Коли уж уходить, так немедля! Ведь все могло обернуться намного хуже. «Так и так я собирался весной уехать, меня тянуло прочь отсюда, я мечтал уйти, как уходил по реке на плотах в прошедшие вёсны. Так почему бы мне не сделать этого сейчас, посреди лета?»

Он запер двери. Ключ положил на обычное место. Прошелся по кузне. Тронул наковальню и отполированные руками поколений рычаги, которые управляли молотом.

На какой-то момент душу охватила жалость: вот так, в одночасье, бросить такие привычные рукам, такие знакомые инструменты — все до последней мелочи!

Ну да всего не унесешь! А две-три штуки погоды не сделают.

Он прислушался к застойному молчанию балок, кровли и рубленых стен. С улыбкой помянул ночную птицу и шум реки, который сопровождал его вплоть до самых тропинок, круто взбегающих по косогору над низиной. Взобравшись наверх, он обернулся, стараясь сквозь темноту разглядеть деревню и реку. На таком расстоянии рокота ее уже не слыхать. Она умолкла и теперь напоминала ему, что стала вечной могилой его жены.

«Уж не бегу ли я отсюда, как последний трус? Нет! Просто нет больше сил твердить и доказывать, что я ни в чем не виноват…»

Часть 2

Возвращение

Вода неспешно опадала. К вечеру горы, стоявшие стеной вокруг низины, могли уже любоваться своим отражением лишь в лужах, там и тут разбросанных по лугам. Белые чайки шныряли, как и когда-то, над этими блестящими оконцами, стремительно кидаясь за рыбой, которую так далеко от реки занес паводок. Птичий хохот уже не казался издевкой над горемычными жителями Брудека. На дне низины ничто больше не напоминало о бывшей здесь когда-то деревне. Высоко наверху, на склоне горы, виднелись длинные порядки новых домов.

Люди понемногу забывали свою обиду на коварство реки, унаследованную от предков. И лишь река, как и прежде, разливалась и выходила из берегов по нескольку раз в год. Иногда угрожающе, другой раз лишь желая напомнить о себе и будто предостерегая: впереди еще годы и годы! Однажды низину опять затопило. Но все уже знали: реке позволено такое бесчинство в последний раз. Ниже по течению заканчивали строительство плотины.

Солнце закатилось, и горизонт после многодневных обложных дождей просветлел. Казалось, будто на небе полыхает пожар. Силуэты гор утратили четкость. Зубцы лесов исчезли в темной синеве, а из синевы выплывало сияние, цвета которого предвещали добрую погоду. Утихал рев машин и тракторов. С заливных лугов доносились крики коростеля. Легко порхающих мотыльков сменили тяжелые ночные бабочки и бесшумные летучие мыши. Ночь раздумчиво осыпала небосклон мириадами звезд.

Далеко в низине мерцал свет. Слабый. Всего лишь небольшой, едва желтеющий квадрат окна. Он бросался в глаза каждому, стоял ли тот возле своего дома, смотрел ли с балкона или шел по шоссе к ресторану, гордо именуемому «На смотровой площадке». Жители Брудека оставили свои старые жилища на дне глубокой низины, стиснутой объятиями извивающейся реки, и уже успели свыкнуться с тем, что ночью сюда сквозь темноту пробивается лишь нескончаемый печальный шум воды. Внизу, у реки, ждали теперь своей участи только два строения. Мельница да чуть выше по течению старая кузня. Именно оттуда исходил сейчас этот неожиданный свет, вызывая у людей беспокойство.

— Что скажете, мужики? С чего там вдруг быть свету? — встревоженно спросил человек с усиками, входя в современный зал нового ресторана, ничем не напоминающего прежнюю забегаловку в низине.

— Какой еще свет, чего плетешь, Трояк?

— Да в кузне будто лампу зажгли!

— Кому она может понадобиться, эта кузня, — недоверчиво протянул кто-то, и Трояк допустил, что ошибся. Чего не бывает? Может, обман зрения?

Он подсел к мужикам и, тоже заказав себе пива, встрял в разговор. Завсегдатаи с каждым днем все реже возвращались воспоминаниями к старым своим жилищам. Видимо, их расхолаживала и отрезвляла керамическая мозаика, украшавшая переднюю стенку зала, где были изображены дома