навыков. Чтобы их восстановить, следовало сперва сделать три-четыре спуска на глубину 42–43 метра. На этой глубине в скале был небольшой выступ, на котором можно было отдохнуть, что при глубоководных погружениях очень важно. Спуски эти оказались не слишком сложными, самочувствие под водой было хорошим, я собрал довольно много ранее не встречавшихся нам животных. С выступа огромные кувшины были хорошо видны, и можно уже было рассмотреть, что это губки.

Однако спуститься к ним было значительно труднее, так как у вертикальной стены нельзя было остановиться: меня немного тянуло вниз, губчатая резина костюма сжималась с глубиной. Невозможно было и повиснуть на веревке: я начинал качаться и не мог собирать животных. Следующее погружение было на глубину 47–50 метров. Нырнул вниз и через минуту был уже на глубине 20 метров, после полуминутного отдыха опустился вниз, на площадку на глубине 36 метров, оттуда — на уступ на глубине 42 метров. Теперь предстояло погрузиться глубже. Начал очень осторожно спускаться, чуть-чуть противодействуя погружению слабыми гребками ласт. Стена, сплошь покрытая животными, проплывала на расстоянии полуметра от моей маски. На глубине 45–46 метров население изменилось: вместо зарослей гидроидов появилась масса червей в известковых трубках, из которых высовывались только венчики щупалец. Среди червей росли изящнейшие ажурные известковые сетки — колонии мшанок. На стене сидело множество необычайных офиур, с шестью длинными и тонкими, усаженными множеством шипов лучами. Чаще всего у офиур бывает пять лучей, формы с шестью лучами довольно редки. Я остановился и стал собирать животных в пластмассовый сосуд, состоящий из нескольких отделений, закрытых выдвигающимися крышками, — очень удачное изобретение Грузова. Приходилось все время грести ластами и одновременно складывать животных в сосуд. Огромные кувшины губок были еще на несколько метров ниже меня, увы, глубже 50 метров. Однако я заметил несколько колоний примерно на той же глубине, на которой я находился, но на расстоянии 20–30 метров по горизонтали. Я раздумывал, подплыть к ним сейчас или же в следующий раз спуститься туда сверху.

Внезапно мое самочувствие изменилось: возникло чувство нереальности окружающего мира, все вокруг стало терять свою четкость, предметы по краям поля зрения расплывались, утрачивали свои контуры. Это были первые симптомы действия глубины, видимо, свою, хотя и очень простую, работу я делал слишком быстро. В этом первом сигнале опасности еще не было ничего угрожающего, усилием воли можно было вернуть предметам их реальность, я вполне владел собой и хорошо знал, что теперь следует быстро, но без всякой спешки, не делая резких движений, подниматься наверх. Опытный подводник чувствует первые, едва заметные сдвиги в своем состоянии, новичок же осознает опасность только тогда, когда она уже становится серьезной. Конечно, лучше не переходить границу, за которой начинается глубинное опьянение, но его первые симптомы нужно хорошо знать, не бояться и уметь действовать правильно. Я тотчас перестал двигаться, подал сигнал подъема. Саша стал вытаскивать конец, и я немедленно начал всплывать. На глубине 43 метра нормальное состояние внезапно полностью восстановилось, и я прекратил подъем. Здесь тоже было немало интересного и стоило остановиться на несколько минут, пока не истекло время безопасности. При следующем глубоком погружении я уже прямо спланировал к губкам. Они были не так велики, как сначала показалось, несколько меньше метра в высоту, всю поверхность их густо усеивали многочисленные рачки-изоподы. Губки были очень плотные и вязкие, нож застревал, и в конце концов я просто оторвал одну из них от скалы. При этом спуске — глубина была 47 метров — я чувствовал себя гораздо лучше, чем при предыдущем. Навыки работы на глубине, видимо, быстро восстанавливались.

Хотя Пушкин еще не мог спускаться глубоко, и ему встречалось немало нового. Одно погружение было целиком посвящено охоте на рыбу, после появления тюленя она стала пугливой, пришлось прибегнуть к подводному ружью. Саша собрал довольно много рыб, некоторые были из редких. При другом погружении он заметил необычную губку под камнями, рядом с ней стояла небольшая рыбка. В тот раз основной задачей был количественный сбор, и губка осталась под водой до более удобного момента. Почти при каждом спуске Саша проплывал рядом с губкой — рыба была все на том же месте. Наконец дошел черед и до губки, и тут, при ближайшем рассмотрении, она оказалась кладкой рыбьей икры; икра была крупная, внешне похожая на кетовую, но бесцветная и почти прозрачная. Пушкин стал искать другие кладки и нашел вблизи еще одну.

Для А. П. Андрияшева эти находки были очень интересны, так как никому еще не приходилось видеть кладку икры антарктических рыб, хотя в пойманных рыбах икру находили нередко. Крупные размеры икринок давали основание предполагать, что они развиваются длительное время — Андрияшев даже высказал мысль, что на это может потребоваться более года. Было очень заманчиво подтвердить это предположение, так как пока подобные факты еще не встречались, и поэтому нас просили собирать небольшие пробы из кладки раз в месяц, чтобы выяснить, с какой скоростью развивается малек в икринке. Первые найденные кладки, к сожалению, были собраны целиком, никто из нас не предполагал, что икра будет обнаружена при этом спуске, а водолаз под водой не может помнить инструкции на все случаи жизни. Еще два погружения были потрачены на поиски новых кладок, казалось, что раз найдены сразу две, не представит труда отыскать и еще. Пушкин нашел несколько редких животных, но икры больше не было, и пришлось примириться с тем, что понаблюдать за развитием мальков не удалось.

Случались, впрочем, и такие находки, которые не имели научной ценности. При одном из погружений я заметил среди камней странные черные щупальца и подплыл ближе. Это оказался веник, самый обычный банный веник, торчащий среди скал. Попал он сюда, на расстояние 3 километров от поселка, очень просто. В Мирном весь мусор выбрасывают на лед рядом со станцией, а потом, когда лед взламывается, все уплывает в море. Понятно, что мусор уносит при этом далеко и он оказывается в самых неожиданных местах.

За две недели мы не спускались всего один день; погода была на редкость хорошей и устойчивой. Это время вообще осталось в памяти как лучший период нашей экспедиции; мы были в отличной форме, прекрасно чувствовали себя и под водой, и на поверхности, даже уши у Пушкина, наконец, прошли. Необходимость много работать не тяготила нас; дело было интересным, мы встречали много нового, просто приятно бывало снова оказаться в подводном мире. Наши отношения были ровными и спокойными, казалось, больше нечего было желать. Только одна вещь временами беспокоила меня.