были далеко от Антарктиды, дома, с семьей. Я не придаю значения поздравлениям, но получить только стандартное пожелание — впрочем, зимовка не входила в наши планы — было как-то не совсем приятно. Как потом выяснилось, телеграммы мои запоздали.

Следующий день был первым днем нового, 1966 года. Пурга, то усиливаясь, то ослабевая, продолжалась, временами видимость уменьшалась до нескольких метров, потом вновь становилось яснее. Картина была безрадостная, оставалось ждать. Такие дни довольно тягостны, и я, во всяком случае, переносил безделье хуже, чем тяжелую работу. Правда, в первый день с удовольствием отдыхаешь, но на второй день это уже не радует, браться за обработку материала тоже не хочется — ведь завтра пурга может утихнуть, снова начнутся погружения. Оторванность от семьи и дома остро ощущается в такое время: обычно работа заглушает подобные чувства. Помимо этого, очень неприятной оказывается невозможность сменить обстановку: здесь некуда пойти, кругом лед и снег. Острова далеко, на экскурсию туда нужно несколько часов, и даже для тех, кто в принципе может найти такую возможность, она выпадает очень редко. Те же, кто связан со сроками наблюдений, вообще не могут себе этого позволить. К тому же, хотя природа Антарктики очень интересна, экзотична, вызывает в человеке сильные чувства — она удивительно однообразна. Тот, кто видел три гнездовья пингвинов, видел их все — ничто не отличает их друг от друга. Многим не хватает привычной обстановки своей квартиры, комфорта, деревьев, леса. Зимовщик может обрадоваться, увидев на скалах клочки зеленоватого мха, в обычных условиях этот же человек наступит на него ногой, ничего не заметив. Конечно, огромное большинство работающих здесь успешно справляется со своим делом и не чувствует особенных лишений, но все-таки антарктическая специфика безусловно существует. Нам было легче, чем другим: кроме обычной природы Антарктики, перед нами был открыт неисчерпаемый и фантастический подводный мир, да и пробыть здесь предстояло всего несколько месяцев. И все же психологические трудности в Антарктике серьезнее, чем те, которые сразу бросаются в глаза — снег, холод, ветер, ослепительное солнце летом и темнота зимой.

На второй день нового года ветер утих. Вопрос нашей доставки на место спусков разрешился благополучно: нас взялся возить В. И. Сердюков, главный инженер предыдущей экспедиции, оставшийся на лето в Антарктиде для постройки нефтебазы. Он был хозяином «газика» (легкого гусеничного вездехода) и возил на нем монтажников и строителей на остров. И мы, и они уезжали сразу после завтрака, а очередность зависела от того, кто будет готов первый. Нас было всего двое, а монтажников больше десятка, так что не удивительно, что мы почти всегда оказывались впереди. Около девяти часов утра обычно уже были на острове, переезд занимал всего минут двадцать.

Январь в Антарктиде — самый теплый месяц, он соответствует нашему июлю. Лунка теперь не замерзала ночью, наоборот, все таяло, и она расширялась день ото дня. Снег оседал под солнцем, на поверхности появлялись новые и новые скалы, наш остров вытаивал прямо на глазах. Вскоре балок одной стороной уже стоял на камнях, а прямо под санями тек ручеек талой воды. Вблизи образовалось озерцо с ледяной водой, она была чистой и прозрачной, а сверху озеро покрывал тонкий ледок. Отсюда мы обычно брали воду для питья.

Условия были удивительно благоприятны. Было тепло, на острове мы оставались одни, никто нам не мешал, и мы могли работать спокойно. В нашем распоряжении было много времени, мы не ездили обедать, а готовили сами на газовой плите. Приготовление пищи и еда занимали около часа. С кухни можно было брать любые продукты, но ели мы почти всегда одно и то же — жареное мясо и пили чай со сгущенным молоком, лишь иногда мясо заменяли печенкой или котлетами. Известный полярный исследователь Вильяльмур Стефанссон годами питался только мясом тюленей и мускусных быков и чувствовал себя прекрасно; мы руководствовались его опытом, и нам действительно не хотелось ничего другого, даже гарнир мы почти не ели. Стефанссон писал, что мясо делается вкуснее, если его не солить — попробовали и, к своему удивлению, убедились, что это действительно так. Видимо, Стефанссон знал потребности людей, выполняющих тяжелую работу в полярном климате, лучше, чем многие современные врачи и гигиенисты. Во всяком случае, весь месяц, пока мы работали на этом месте и готовили сами, наше самочувствие было совершенно превосходным, лучше, чем до этого и потом.

Поджаривание мяса было моей обязанностью, зато после обеда я мог полчаса вздремнуть, а Саша в это время превращал балок из столовой в лабораторию. Сон, хотя и короткий, очень освежал, утомление от спусков проходило, появлялась бодрость, свежесть. Разборка занимала несколько часов, примерно к семи часам вечера мы кончали работу и то и дело с нетерпением посматривали на дорогу, точнее сказать, просто колею от вездехода. Вскоре на ней появлялась медленно ползущая точка, которая превращалась в ревущую машину; она неслась вперед, взметая гусеницами снег. Потом Валерий Иннокентьевич лихо разворачивал «газик» у самого балка, мы быстро грузили разряженные акваланги, садились в вездеход и меньше чем через полчаса, как раз к ужину, были в Мирном.

Погружения были теперь спланированы на неделю вперед: не было необходимости собирать сразу много количественных проб, что раньше вызывало напряжение и спешку при разборке. С самого начала количественные сборы мы чередовали с качественными, подводным фотографированием, наблюдениями за рыбой. Работа шла гораздо ровнее, планомернее и спокойнее.

В первый рабочий день нового года сделали по одному погружению, со следующего дня решили испытать систему четырех погружений в день. Правда, новый год преподнес нам неприятный сюрприз: у Пушкина резко ухудшилась проходимость евстахиевых труб, соединяющих полости среднего уха и носоглотки. Когда водолаз опускается под воду, давление снаружи увеличивается. Тело водолаза, впрочем, этого не ощущает, но зато чувствуется надавливание на барабанную перепонку. Если проходимость евстахиевых труб хорошая, достаточно сделать глотательное движение, давление уравновесится, ощущение надавливания и боли исчезнет. Плохая проходимость обычно бывает при насморке или простуде, но в данном случае дело было не в этом: видимо, Пушкин слишком быстро опустился под воду при одном из предыдущих погружений. Произошло надавливание, кровь прилила к среднему уху, отчего и ухудшилась проходимость. Правда, Саша все-таки мог погружаться, но лишь очень медленно, спуск на глубину 20 метров занимал 7–8 минут. Самым правильным для него было бы не спускаться под воду несколько дней, но у нас каждое погружение было на счету. Решили, что пока он будет погружаться не глубже 5–6 метров, потому что при таких спусках этот недостаток не имел большого значения. Несколько