Верно.

Ничегошеньки.

Стрежницкий к гостье отнесся настороженно.

– Живой? – поинтересовалась Авдотья для порядку.

Стрежницкий кивнул.

И глаз потер.

– Все-таки по рукам дам… – она устроилась в единственном креслице, огляделась и сказала: – Как-то тут… неуютно.

– Тюрьма же.

– И что? Тюрьма тюрьмой, а половички могли б и вытряхнуть. Картину повесить какую…

– Стрелецкой казни?

– Все шутишь? – с легкою укоризной произнесла она. – Небось как самого на эшафот поведут, тут тебе не до смеха будет.

– От когда поведут, тогда и заплачу, – Стрежницкий ногу за ногу закинул, что далось нелегко. И то ладно, он хотя бы сидит, а не на карачках ползает или в перинах помирает, как в прошлый раз.

Вот чего он не любил, так это выглядеть жалко.

– Она тебя убить пыталась, – Авдотья разглядывала его и не морщилась, и только от внимания этого становилось слегка не по себе. – Девица эта. Иначе зачем тебе ее убивать?

– Может, оттого, что я сволочь кровожадная?

– Это тебе кто сказал?

– Это все говорят.

– Не верь, – она отмахнулась и мягко спросила: – Очень чешется?

– Очень, – Стрежницкий даже руки за спину убрал, потому как после этого вопроса зуд сделался вовсе невыносимым. И главное, свербела не глазница, а внутри, и потому хотелось неприлично сунуть палец в дыру и почесать, что было бы не только неразумно, но и, как он подозревал, довольно-таки опасно.

– Терпи.

– Терплю.

Она поднялась, подошла и встала рядом, осторожно коснулась волос. И это прикосновение было до того неожиданным, совершенно неправильным, что Стрежницкий замер.

– Я целитель так себе… но могу позвать Одовецкую. У нее наверняка что-то есть, чтобы не зудело. Хочешь?

– Хочу.

А она с места не сдвинулась.

Красивая.

Пожалуй, прежде он не замечал, до чего она красивая… да и вовсе не смотрел на нее как на женщину, благо иных хватало, попроще…

Понятней.

А тут дочка старого приятеля… диковатая, по столичным меркам и вовсе чистая варварка. Верхом носилась по пустошам местным, женского седла не признавая.

Лис пугала.

Тетеревов стреляла. Она вовсе стреляла отменно, вспомнилось вдруг, как Пружанский хвастался, что без промаху бьет… он сына хотел, вот и вырастил. Правда, в женском обличье.

Слишком уж женском.

– Бестолочь ты, – вздохнула Авдотья. – Помираешь и помираешь… помер бы, я бы, может, и успокоилась… а так… никаких нервов не напасешься.

И за волосы дернула. И отступила, будто дразня.

Надобно гнать этакие мысли дурноватые. Пружанский не простит интрижки, а на больше… ей кто-то другой нужен, чтобы и деньги, и титул, и совесть, что важнее. А Стрежницкий как был паршивой овцой, так ею и останется, теперь уже не переделаешь.

– Помру, – пообещал он зачем-то. – Когда-нибудь…

– Только попробуй! – Авдотья показала кулак и всхлипнула. – Я папеньке пожалуюсь. И он тебя… он тебя с того свету достанет!

Зная Пружанского, можно было сказать, что и вправду достанет.

Почему-то это вдруг успокоило.

С Весницким, как выяснилось, получилось до невозможности глупо. Димитрий, перелистывая страницы, не мог отделаться от мысли, что нелепость этого случая достойна того, чтобы войти в учебники. Был Весницкий весьма охоч до девиц определенного поведения, причем по извращенному вкусу своему предпочитал он вовсе не молоденьких, но таких, которые постарше и подурней. Что уж влекло его в изъеденных франкской хворью шлюхах, Димитрий понять не мог, как ни пытался, однако же, как после выяснилось, Весницкий был завсегдатаем в прибрежных тавернах, где собирался самый цвет городского дна…

Пил. Играл. Выискивал себе развлечение на ночь. И платил щедро, это да… В тот раз что-то пошло не так. То ли опиум оказался крепче обычного, то ли яду в ром плеснули, главное, когда потасовка началась, Весницкий не использовал силу, за что и был наказан: небось череп и магу проломить могут, не посмотрят, что сильный и рода древнего.

Тело нашли у воды, раздетое, разутое, лишенное даже белья. И опознать-то опознали по родовому клейму, а там уж завертелось. Виновных нашли и даже казнили, а род предпочел сделать вид, что ничего-то особого и не было.

Как не было в роду и девиц, ни по имени Катерина, ни по какому другому. Вернее, имелась, конечно, супруга Весницкого-младшего, а у нее две сестры, но обе пребывали в холодных стенах дорогого пансиона.

Его, конечно, проверят, но Димитрий подозревал, что ничего проверка эта не покажет.

– И что у нас есть? – Лешек перекатывал меж пальцами полупрозрачный белый камушек, будто молока капля застыла. – Есть моя тетушка, некогда чудом выжившая, а после сгинувшая. Она от престола отказалась, а Книга утверждает, будто детей у нее нет, хотя матушка говорила, что она была в положении, но, видать, не сложилось.

Камень замер, а лицо Лешека исказила гримаса.

– Книге стоит верить. Из других родичей только самые дальние остались. У них, может, крови и хватит, только наши не примут бритта… а они бритты и есть.

Димитрий раскладывал на столе карточки с именами.

Ужковские, которые, помнится, не раз писали письма, требуя вернуть их роду волынские вотчины, потерянные при Смуте, а после волей императора получившие новых хозяев. Тогда-то Ужковских полагали исчезнувшими, кто ж знал, что они при франкском троне убежище нашли, чтобы после с претензиями вернуться. И сейчас при дворе оживились. Женщин, правда, отослали, с ними и внук Ужковского на воды отправился – воды в нынешнем году зело популярны стали. Сам старик с двумя сыновьями в Арсинор прибыл, но во дворец не явился, сказался больным. И не иначе, как для оплаты целителей снял со счета сорок тысяч рублей золотом.

Патриаршие – еще одно почтенное семейство, крепко новыми порядками недовольное. Пусть не из древних, но все одно родовитые, а государь с этой родовитостью считаться отказался. И Сеньку Патриаршего за буйный нрав и кабацкую драку, в которой он умудрился человеку череп раскроить, судили и приговорили к ссылке.

Эти во дворец являются, а еще привели с собой отряд наемников-австров, мол, личная гвардия и безопасности ради.

Куверецкие, Шамыржины…

Челобитная от почтенного купечества, на свои деньги нанявшего охрану подворьев, правда, вышло ее без малого несколько тысяч человек… купцы – народец ушлый, опытный и знают, что если полыхнет Арсинор, то и слободу их тихую заденет.

– И получается, что…

– А если незаконнорожденный? – поинтересовался Димитрий. – Их твоя Книга видит?