вся в крови и побита, цена ее перехода сюда лежала тяжёлым грузом на ее плечах, а руны, которые она начертала на своей плоти, слегка светились, словно отгоняя давление смерти, что жаждала попробовать ее на вкус.

Эти губы приоткрылись, тысяча поцелуев горела в моей памяти, пока я смотрел на них, ожидая, гадая, может ли она после всего этого считать меня достойным ее.

Она не произнесла ни слова, ни одного, и я почти улыбнулся. Роксанья Вега потеряла дар речи, не осталось ни яда, чтобы выплюнуть, ни взрывной ярости. Я думал, что никогда не увижу этого дня.

Она сделала шаг ко мне, затем еще один. Каждый дюйм, который она преодолевала, между нами, пробуждал во мне отчаянную нужду. Она была моей, моим единственным благом, хранительницей моего сердца и оков, сковывающих мою душу.

Я был сломлен ее горем. Я сокрушался, глядя, как она распадается на части. И все же она была здесь, пробиваясь сквозь барьеры самой смерти, чтобы прийти за мной. Она. Только она.

Глаза Рокси медленно двигались по мне, двери с грохотом закрылись за ней, и она продолжила идти ко мне, рассматривая опаловый блеск моей рубашки, золотой плащ, накинутый на мои плечи. В момент моего прибытия меня прозвали истинным воином, на мой лоб был надет венец, чтобы почтить жертву, которую я принес, сражаясь за тех, кого любил. Я и сейчас выглядел так, но под ее пронизывающим взглядом я чувствовал себя отнюдь не доблестным.

Она подошла ближе, воздух между нами стал разреженным. Я обвел ее взглядом, мою прекрасную, разбитую, королеву.

Роксанья Вега остановилась неподвижно, когда нас разделяло меньше фута, ее лицо поднялось, чтобы посмотреть на меня. Ее глаза говорили мне о страхе, что это какой-то трюк, что я могу снова исчезнуть в любой момент, вырвав у нее последнюю надежду и разрушив то немногое, за что она цеплялась.

Я хотел дотянуться до нее, поцеловать ее, сказать ей… все то, что слова никогда не смогут передать. Но было кое-что, что я должен был сделать для нее, прежде чем попытаюсь сделать что-то из этого.

Я вытащил сверкающий меч с моих ножен одним плавным движением, положил его кончик на землю между нами и опустился перед ней на одно колено. Дрожь пронеслась по Завесе, когда мое колено ударилось о землю, и я схватился за рукоять меча, склонив голову перед ней, мои конечности дрожали от величия этого действия, от того, что я знал и должен был признать уже давно.

— Я посвящаю себя и все, чем я являюсь, тебе, моя королева, — выдохнул я, переполненный эмоциями, когда эти слова наконец-то вырвались из меня, мое место в этом мире каким-то образом закрепилось, как будто я нашел истину своей собственной судьбы и все, чем я когда-либо должен был быть. — Я буду твоим мечом, чтобы сражаться с твоими врагами, твоим щитом, чтобы защищать твой народ, твоим чудовищем, чтобы владеть и повелевать. Я буду твоим во всех отношениях, и я должен был сказать тебе об этом давным-давно. Я — твое создание, твой слуга… твой.

После моих слов наступила тишина, и я не смел пошевелиться, не смел посмотреть на нее, чтобы оценить, как было воспринято это обещание, даже зная, что оно прозвучало слишком поздно, чтобы иметь значение сейчас.

— Однажды ты сказал мне, что никогда не приклонишься, — сказала она, ее пальцы коснулись моей челюсти легчайшим прикосновением, от которого все мое тело задрожало у ее ног. — Ты сказал мне, что мне придется сломить тебя, как ты когда-то пытался сломить меня, и ты смеялся над этой идеей.

Мои губы приоткрылись, но у меня не было слов. Мы пообещали друг другу больше не извиняться за то время, что было до нас, но я каждый день боролся с этой клятвой. Воспоминания о том, как я причинял ей боль, мучили меня постоянно, и, словно сама мысль об этом вызвала их, я услышал свой собственный жестокий смех, раздававшийся позади меня. Стена, которую я использовал, чтобы наблюдать за моими близкими, все еще сражающимися в царстве живых, также воспроизводила воспоминания, когда я их призывал. И, видимо, она решила, что сейчас было самое время напомнить нам обоим об ущербе, нанесенном мной при нашей первой встрече.

Я осмелился поднять на нее глаза, желая знать, желая увидеть, какая боль все еще рисовала ее прекрасные черты, когда худшее во мне вновь предстало перед, когда ей напомнили обо всем, что я с ней сделал.

Но она не смотрела на стену, ее зеленые глаза были полностью прикованы ко мне, и в них было столько любви, что один взгляд в них, разрывал меня на части. Осознание того, насколько я был ее недостоин.

— Мой отец, — прохрипел я, но она покачала головой, черные волосы рассыпались по плечам от движения и смягчили ее воинственное лицо, чтобы я мог увидеть девушку, которой она была под маской. Мою девушку.

— Ему здесь нет места, — твердо сказала она. — И он тебе не отец. Он не несет ответственности за мужчину, которым ты стал ему на зло. В этом нет ни капли его заслуги. У него даже больше нет права на твое имя.

— Мое имя? — спросил я, хмурясь, и она кивнула, проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, металл ее обручального кольца коснулся моей кожи и наполнил мою грудь такой гордостью и любовью, на которую я не думал что кто-то способен.

— Ты теперь Дариус Вега. И ты не был создан для поклонов.

Слова, которые я когда-то сказал ей, прозвучали во мне, когда она сжала в руке мою рубашку и подняла меня на ноги.

Я встал перед ней, и меч выпал из моей хватки. Ее рот захватил мой, и она притянула меня к себе.

Мои руки обвились вокруг ее талии, мои губы приоткрылись, и я притянул каждую частичку ее тела к себе. Мир померк в ничто, и она завладела мной прямо здесь, в сердце смерти, будто бы то, что она пробила путь сюда, чтобы прийти за мной, не значило ничего.

Она не отпускала мою рубашку, притягивая меня к себе и целуя так, словно все, что составляло всю вселенную, начиналось и заканчивалось на нас.

Поцелуй был приветствием и прощанием, горько-сладким воссоединением и обещанием всего, что у нас должно было быть. Это было дыхание жизни в безмолвной полости моей груди, беззвучная мольба о том, чтобы я вернулся к ней, чтобы мир снова обрел смысл только потому,