– Просто помни, сын, что мир жесток и выживает только сильнейший. Я готовлю тебя к вступлению во взрослый мир. Потом скажешь мне спасибо. Когда сам все поймешь.

Перри встряхнул головой, пытаясь понять, что происходит, и обнаружил, что лежит на полу в собственной ванной.

Нет, отца с матерью рядом нет. И он не в родном Чебойгане. Отец давно умер. Та страница жизни провернута и завершена.

Холод слегка взбодрил Перри. Хорошо еще, что он лежал лицом вниз, иначе мог бы захлебнуться собственной рвотой, как в свое время Бон Скотт – вокалист группы «АС/DC». По слухам, Бон умер на заднем сиденье черного «Кадиллака», налакавшись виски и еще какого-то зелья; проснуться он так и не смог, захлебнувшись собственными рвотными массами.

Перри провел рукой по лицу, стерев слюну и грязь. Волосы тоже оказались испачканы. Желудок потихоньку приходил в норму – рвотный «фестиваль» завершился.

Как все это, черт побери, произошло? Неясные мысли носились в голове, словно ночные мотыльки в свете уличного фонаря. Левая нога испытывала приступы режущей боли.

Используя стойку в качестве опоры, Перри подтянулся и медленно встал. Тело охватила необычная слабость; любопытно, сколько времени он провел без сознания. В ванной, с наполовину закрытой дверью, не было возможности хотя бы приблизительно узнать время: в коридор совершенно не проникал солнечный свет.

Опершись о раковину, Перри посмотрел в зеркало. Правую часть лица покрывала зеленовато-желтая рвотная пленка, на лбу выделялась синевато-черная шишка, словно рог у молодого носорога. Темные круги под глазами выглядели почти курьезно, как будто он перестарался с макияжем перед съемками в очередной серии ужастика «Ночь живых мертвецов».

Впрочем, привлекло внимание Перри не собственное лицо, а какая-то грязь, засохшая пятнами по всей поверхности зеркала. По стеклу сочились ручейки странной жидкости, которые высохли, оставив черные полоски. Тонкие кусочки сероватого вещества прилипли к стеклу, словно старая паста или раздавленное насекомое.

Только это было не насекомое. Перри не мог сказать, что именно, но ясно, что перед ним зло, несущее смерть…

Нужно немного тайленола, а еще – поскорее отмыть грязь. Когда Перри с трудом дотянулся до крана и включил душ, голова затрещала от боли. Он не мог припомнить, когда в последнее время испытывал подобную боль.

– Пора к врачу, – пробормотал Перри. – Черт бы побрал всю медицину!

Он поплелся на кухню искать тайленол. Двигался медленно и осторожно, обхватив голову, как будто боялся уронить на пол свои дребезжащие мозги. Встроенные в электроплиту цифровые часы показывали 12.15.

Понадобилось не меньше минуты, чтобы осознать происходящее. Сначала Перри некоторое время ломал себе голову над тем, каким образом солнце могло взойти в четверть первого ночи, потом осознал всю глупость и ужас своего предположения. Было четверть первого пополудни. Он проспал и не вышел на работу! Но он не может никуда идти – во всяком случае, до тех пор, пока не почувствует себя лучше. Оставалось тешить себя мыслью о том, что он обязательно позвонит и попытается все объяснить.

Бутылочка с тайленолом стояла на микроволновке рядом с деревянной подставкой для ножей. Глаза Перри застыли на ножницах для разделки кур. Из подставки виднелись лишь коричневые пластмассовые ручки, а внутри корпуса скрывались толстые, острые лезвия, способные легко резать сырое мясо и крошить куриные кости. На несколько секунд ножницы приковали к себе внимание Перри, после чего он протянул руку к бутылочке с лекарством.

Перри бросил в рот четыре пилюли, запив глотком воды из-под крана. Шумно выдохнув, шаркающей походкой направился обратно в ванную, стягивая по пути одежду, и с удовольствием шагнул под душ. Горячая вода оживила ослабшие мышцы, туман в голове начал рассеиваться. Скоро лекарство подействует и успокоит ставшую уже невыносимой головную боль.

Дью сдерживал слезы. Он не хотел, чтобы их кто-нибудь увидел. Слезы рвались наружу, и ему приходилось нелегко, но, собрав все силы, он все-таки держался. На этой работе у него никогда не будет друзей.

Сколько еще ему терпеть? На много ли его хватит? Сколько еще видеть перед собой смерть?

Скольких еще ему придется… убить?

Он засопел и вытер нос ладонью. Нужно позвонить еще раз.

Дью вытащил маленький сотовый телефон – тот, который из двух имеющихся считал «нормальным», – и набрал номер.

Прозвучало три долгих гудка, прежде чем ответили.

– Алло?

– Привет, Синтия, это Дью.

– О, привет… Как дела?

В словах и интонации Синтии отразилась целая история их сложных взаимоотношений, десятилетия событий, эпизодов, происшествий. По сути, Дью и Синтия ненавидели друг друга, но эта странная ненависть смешалась со страстью, порой более сильной, чем ярость во время схватки с врагом. Ненависть родилась из любви, глубокой, всепоглощающей любви к одному и тому же человеку.

Этим человеком была Шарон, единственная дочь Дью.

– Сказать по правде, раньше дела мои шли гораздо лучше, – ответил Дью. – Только не говори об этом Шарон, ладно?

– Ясное дело, дорогой. Хочешь, чтобы я передала ей трубку?

– Если не трудно.

– Подожди минутку.

Друзьями они с Синтией никогда не станут, но по крайней мере они уважали друг друга. Приходилось уважать, ведь Шарон любила обоих, она не смогла бы разорваться на части, будь они в постоянной ссоре.

Тяжело было слышать, что его маленькая дочь вздумала, будто она лесбиянка. Тем не менее это было ничто по сравнению с болью и гневом, которые Дью ощутил семь лет спустя, когда узнал, что Шарон и Синтия – больше чем «напарники»: они провели какую-то церемонию и фактически вступили в брак. Две супруги, вот так-то! Он пришел тогда в ярость, накричал на обеих, наговорил такого, о чем потом неоднократно жалел.

Синтия, естественно, дала ему решительный отпор. Ей хотелось защитить Шарон, теперь Дью это понимал. Она тоже презирала мужчин, особенно грубых, высокомерных и невозмутимых служак, олицетворением которых являлся Дью Филлипс. Но ее постоянные нападки на Дью – в том числе в его отсутствие – оказывали негативное влияние на Шарон.

Дью ненавидел. Синтия ненавидела. Шарон любила, просто и искренне.

Понадобилось еще два года, прежде чем Дью понял: их «союз» – не преходящее увлечение, Шарон собиралась прожить с Синтией всю оставшуюся жизнь. И тогда, поняв, он поступил так, как поступил бы на его месте любой добросовестный солдат. Они с Синтией встретились в «демилитаризованной зоне Старбакс» и согласовали непростые условия «перемирия», то есть согласились вести себя корректно и относиться друг к другу с уважением. С годами Дью начал приходить к выводу, что Синтия не такой уж плохой человек – насколько это можно сказать о лесбиянке.