– Созерцание, мне кажется, не мешает действию. Я тоже люблю смотреть и слушать. Но это можно параллельно с делать, тем более что можно сделать – и созерцать, что выйдет. А жизнь, действительно, хотелось бы уплотнить. Большая часть её пропадает – человек живет не всегда, работа бывает тупой, или сил нет смотреть, или настроение не то. (Можно я ещё на чужой опыт сошлюсь? когда моя китайская подруга звала на озеро во Внутренней Монголии, я сначала в некотором недоумении был – оба работаем, времени один день, воскресенье, то есть ночь ехать туда – тринадцать часов до станции, потом до озера добираться – потом так же назад – а сколько на озере? часа четыре? и из-за этого ехать? но мы четыре часа растянули до шести, а ощущение было, как от поездки на море на неделю.)

Провожать, опаздывая постоянно на последний автобус, успевая с тобой на последний троллейбус, а ещё от остановки к дому, так что обратно уже ничего не ходит. Пешком – ровно час. Но это и хорошо, быстрый шаг утрясает немного, все равно дома полчаса или больше из угла в угол.

– Достаточно большая часть реальности меня не устраивает, или неинтересна, я от неё уклоняюсь, обороняюсь, учитываю и так далее. Но совсем с реальностью разрывать не хотел бы, там много интересного, такого, чего я из себя ну никак не достану. То есть у меня в реальности скорее выбор и перемещение. Хотя, конечно, жёсткость, требующаяся в одних ситуациях, мешает восприятию в других, и так далее. То есть опять-таки решать заново. Ощущения того, что мир мне что-то должен (многие, кажется, с этим до смерти не расстаются), у меня никогда не было. Но и не думал, что он такой зловредный. Он просто случайный и нами не интересуется, за исключением малых его частей – ты мной интересуешься? Чтобы разбить или поцарапать, надо хотя бы дотронуться сначала. А в дистанции есть и двоичное измерение – здесь и не здесь – и в этом смысле наш город от Америки не отличается.

– Полевая почта. Добрый день уже, амиго! Слушаю тут саундтрек к «Сука-любовь» и проникаюсь страстным латиноамериканским духом. Вернее, сейчас ничего не слушаю, кроме всяких деловых разговоров в соседних кабинетах. А вообще мне тут больше звуки природы нравятся: вороны (ударение на первом слоге) летают и сидят на трубах парами, нежно курлыкают. Беркут таскает крупных мышей своим детёнышам. Кошка со мной, всё больше хлопочет по хозяйству, целыми днями пропадая в поле, иногда приносит живых испуганных ящериц, которых мы освобождаем. Очень надеюсь, что острота твоего восприятия восстановилась, и ты правильно прочитаешь название этого моего послания: «полевая», а не «половая».

– Левая почта. Хорошо тебе – обеспеченной усладами для слуха, глаза, вкуса (мышей и ящериц на дом носят). А я тут без тебя страдаю. Мы же настолько сместим баланс слов и поцелуев в сторону слов, что при следующей встрече я, может, с тобой и вовсе говорить не буду, потому что губы заняты. Мне приснилось, что я приехал к тебе, в твою квартиру, в какой-то маленький посёлок. Пятиэтажный дом там – чуть ли не самый большой. В твоей комнате никого (ты в этом сне не появилась, но я вошел именно в твою комнату), а в углу стоят бутылки с вином, громадные, одна – в человеческий рост, и все частично выпитые. Я на них смотрю и думаю – это ж сколько она пьет, если в большой бутылке недостает литров тридцать, да и в остальных изрядно не хватает. Тут конец, тебя так и не увидел. Сон цветной, большая бутылка голубоватого цвета, некоторые зелёные, этикетки цветные. Приезжай, а то мне еще большая хрень приснится.

– Ты не стараешься обладать будущим. Ты ничем не стараешься обладать, что даёт ощущение свободы не только тебе, но и тем, с кем ты. И что самое забавное, совершенно не тянет тебя анализировать, у меня с тобой всякий интерес к психологии пропадает, потому что тебя хорошо именно чувствовать. Разложенный по полочкам, это уже будешь не ты, а твоя тень. Ты ассоциируешься с чем-то стремительно движущимся (небезосновательно, да?). Горная вода, хоть и ледяная, но мягкая.

– Холод – да, я его сам боюсь, то есть когда к человеку подходишь, хочешь ему тепла, а знаешь, сколько несешь холода на самом деле (был такой сказочный ледяной персонаж, который всех любил, сжимал в объятиях и превращал в сосульки). Но твоя река тоже не очень-то тёплая. Зато я прозрачный, и сквозь меня всякие интересные камешки видно. Ем горячие от солнца вишни – вылез из института, попасся минут десять, вот и обед. Цвет твой – смейся! – рыжий и чёрный… Рыжий – не только сумасшедшинка, но и тепло – но не обжигающее и надтреснутое. Чёрный – вполне интровертный. Чёрная поверхность поглощает всё падающее на неё излучение.

– Должна признаться, мне не очень приятен тот факт, что хвост у меня куцый. Хочу длинный, чтобы, когда сидишь на ветке, к примеру, можно его красиво вокруг обвивать или от комаров, на худой конец, отмахиваться.

– Но, когда я тебя утром гладил, хвост был! длинный! я вовсе не чувствовал, что он быстро кончился. Может, он существует для тех, кто к тебе хорошо относится?

Зачем я пишу? Может быть, чтобы стоять с тобой на мосту над рекой – и видеть тебя, мост и реку.

– У нас в васильках питаются какие-то яркие щегольчики, коноплю шелушат. У нас и конопля есть! Что ещё нужно для рысьего счастья? Как-то печально и тревожно на душе в последнее время. К тому же раздражают люди, которые считают, что не может быть грустно, если ничего не случилось, и, таким образом, моя грусть – это следствие моей недисциплинированности.

– Беспричинная грусть в разумных количествах хороша – а слишком улыбающиеся люди мне подозрительны. Но моменты, когда жить получилось, почему бы не вспомнить – тем более, что прошлое во многом прочитывается тем, что было потом – то есть можно снова и снова – и будущее предвкушать тоже неплохо – всё-таки мне кажется, что если есть три времени, почему бы не попробовать воспользоваться всеми тремя. А возможность разговора определяется внутренней дистанцией, а не внешней – ведь если тебя чувствуешь близко, то находишься в разговоре с тобой не только тогда, когда тебя