Нет у нее уверенности и в том, что рельсы останутся якорем, удерживающим ее на земле. В каждом окне, мимо которого она проходит, мерцает на грани видимости облик безбилетницы. В лице каждого из встреченных членов команды ей чудится подозрение и страх. «Мы что-то чуем в тебе, какую-то внешнюю заразу, – словно бы говорят они, насупив брови. – Что ты натворила на этот раз?»

Что она натворила? Сказала Елене, что не боится, но это неправда. Она перепугана до смерти.

Ее отправляют в вагоны третьего класса, на помощь стюардам, следящим за расходом воды. Пассажирам рассказывают, что замедление хода поезда – обычное дело, а ограничения на воду – простая мера предосторожности. Большинство пассажиров в таком страхе, что рады поверить любым объяснениям; они смиренно принимают чашку со скудной порцией питьевой воды и общий таз для стирки; их не смущает даже быстро образующаяся на поверхности грязная пленка.

Чем дольше Вэйвэй уверяет пассажиров, что волноваться не о чем, тем сильнее у нее самой пересыхает горло. И все это время, убеждая и упрашивая, она беспрестанно думает о Елене, думает о том, как задать вопрос: «Кто ты?»

Бывают вопросы, которые проще задавать в темноте.

– Кто я?

Время за полночь; они лежат в тайнике под крышей, задув лампу. Вэйвэй словно бы слышит, как ворочаются эти слова в голове безбилетницы.

– Та, кем я была, – говорит Елена, – родилась среди болот и камышей, воды и земли. Но нет, еще до того… Еще до того, как я стала кем-то, были люди, которых тянуло к воде. Когда эта страна пробудилась, они услышали ее зов. Они изменились. Начали переговариваться щелчками и уханьем. Их кожа стала серебристой, а на шее открылись жабры. Они размножились.

Елена надолго умолкает, и Вэйвэй гадает, не уснула ли, но безбилетница вдруг очень тихо добавляет:

– У них было все, чего они хотели. Но я хотела большего.

– Большего, чем Запустенье? Но ведь оно такое огромное!

Вэйвэй пытается представить себя среди этих просторов, под бескрайним небом.

Елена переворачивается на другой бок:

– Почему ты его так называешь?

– Как?

– Это имя, которое вы ему дали. Как будто там ничего нет. Как будто все пустое, заброшенное, а ведь на самом деле там полно живых, мыслящих существ.

– Ну, видишь ли… – начинает Вэйвэй и осекается.

Она никогда не задумывалась на эту тему.

– Там все живое, – говорит Елена. – Все испытывает голод, все растет и меняется. Мы чувствуем это так.

Она снова тянется рукой к Вэйвэй, прижимает ее кисть ладонью к полу.

Вэйвэй лежит в темноте с открытыми глазами, размышляя о сказанном Еленой, чувствуя, как бьется сердце поезда, пусть даже медленней, чем должно, осторожней после приливов.

– Но кто ты теперь? – спрашивает Вэйвэй.

И слышит, как безбилетница пожимает плечами.

– Не знаю.

Затруднения

Генри Грей просыпается в тревоге. Всю ночь экспресс еле полз, а внезапные рывки то и дело выбрасывали Грея из очередного сна. Сильных волн больше не было, но тело само по себе сжималось, каждый миг ожидая нового удара.

Атмосфера в столовом вагоне непривычно взвинчена. Некоторые пассажиры остались в своих купе, а пришедшие выглядят подавленно, глаза красные, и даже стюарды сегодня как-то по-особенному медлительны и неуклюжи. Завтрак не доставляет никакого удовольствия. На тарелке с копченым лососем заметны грязные пятна, а на просьбу подлить чаю Грей получает категорический отказ.

Сидящая за соседним столом графиня требует еще кофе.

– Здесь какая-то капля на самом донышке. Неужели цены на кофе так подпрыгнули за одну ночь?

Стюард заламывает руки:

– Это временная мера, мадам. Мы будем очень признательны вам за терпение.

Грей не без легкого торжества отмечает, что сам он не из тех пассажиров, которые жалуются на малейшие неудобства.

– Мы все должны проявить выдержку, мадам, – не удерживается он от замечания.

– Так-таки и должны? – с неуместной иронией произносит графиня и на пару со своей бесцветной компаньонкой бросает на него холодный, оценивающий взгляд.

Грей вынужден признать, что остальные пассажиры склоняются к мнению графини. Молодая вдова Мария бледна и молчалива. Ее волосы не уложены должным образом, а на пальцах заметны чернильные пятна. Он намазывает маслом тост, размышляя о свойственном иным нациям прискорбном обыкновении выходить из себя из-за любого пустяка.

После завтрака он удаляется в библиотеку, где рассчитывает встретить Алексея. Той точки, что обозначена на его карте красным кругом, они должны достичь на восьмой день, но в движении поезда теперь ощущается некая неуверенность. От напряжения у Грея ноет каждое сухожилие, как будто он подгоняет поезд усилием воли. Цель уже так близка! Вечер за вечером Грей проводил в своем купе, делая пометки на картах, принесенных механиком, или в журналах и книгах из собственной коллекции. Он научился надевать и снимать неудобный костюм и шлем, которые раздобыл для него Алексей, и в толстых перчатках управляться с баночками для сбора образцов. И теперь он готов.

Проходит час, но механика по-прежнему не видать. Возмутительная необязательность, учитывая выплаченную ему сумму. От растущего разочарования язва все больней вгрызается в желудок. Эта невыносимая зависимость от другого человека делает Грея беззащитным перед лицом нерасторопности и лени. Но прочь дурные, недостойные христианина мысли! Нужно терпение. Еще одна проверка, вот и все.

Бой настенных часов отмеряет еще тридцать минут, и Грей решается взять дело в свои руки. Для этого требуется пройти по вагонам третьего класса, зажимая нос платком. Под ногами хрустит ореховая скорлупа, пол измазан чем-то липким. Слишком много человеческих тел в слишком тесном помещении. Пассажиры оглядывают Грея с головы до ног, но тот, проходя мимо, не удостаивается ни доброго слова, ни хотя бы намека на узнавание. В воздухе висит напряжение, и любая искорка может вызвать пожар.

На двери в следующий вагон висит табличка, на нескольких языках запрещающая пассажирам входить в эту часть поезда, но Грея она не останавливает. Помещение, в которое он попадает, вероятно, служит столовой для команды. Накрытые белыми скатертями столы тянутся через весь вагон, вдоль них стоят скамейки без спинок. Горстка членов команды старательно набивает рот и не смотрит на вошедшего, и он шагает к следующему вагону по обшитому деревом коридору, мимо закрытых дверей.

И едва возникает мысль, что механик сознательно избегает встречи с ним, как тот появляется в дальнем конце служебного, судя по всему, вагона. Алексей ловко балансировал на ненадежной приставной лестнице, но при виде Грея сразу спрыгнул.

– Я вас обыскался, – начинает Грей, подходя ближе, и оглядывается, чтобы убедиться, что никто не услышит. – Разве мы не договаривались встретиться сегодня?

– Вам нельзя здесь находиться. Кто вас впустил? – тихой скороговоркой спрашивает механик, вытирая руки грязной ветошью. – Пассажирам запрещено сюда заходить.

– Пустяки, меня никто не заметил. По правде говоря, я не видел другого способа до вас добраться…

Не дожидаясь, когда Грей закончит фразу, механик затаскивает его в кладовую