Войдя, Торн бегло огляделся:

– Выглядит недурно. Что дальше?

У Индии рот открылся от изумления. Она уперла руки в бока.

– Нет, это вовсе не просто «недурно»!

– То есть?

– Это великолепно! Потрясающе! Лучше, чем в Версале! В сто раз красивее всех бальных залов, которые ты когда-либо видел!

В глазах Торна ясно читалась насмешка, что еще сильнее рассердило Индию.

– Балы – вовсе не самая моя сильная сторона, – заявил он, и не думая извиняться.

– Рабочие трудились день и ночь не покладая рук! А всю ночь перед завершением работ никто из нас не спал, потому что…

Теперь Торн тоже рассвирепел:

– Что это значит? Как это – ты не спала?

– Мы с Франсиско работали краской по сырой штукатурке, – объяснила Индия. – Потому что если бы она высохла, то…

Торн сделал шаг к ней.

– Вы с Франсиско?

Голос его звучал утробно и низко, и в эти слова он вложил всю еле сдерживаемую ярость, которая клокотала у него внутри. Похоже, он далеко не так блестяще умел себя контролировать, как ей показалось.

– Франсиско Бернаскони [7], – упрямо вздернула подбородок Индия, – мастер-штукатур, лучший во всем королевстве! Три или четыре года назад он показал мне, как это делается, и теперь я всегда ему помогаю!

– Но я нанимал тебя не для того, чтобы ты делала грязную работу!

– То, что я умею ее делать, – одно из слагаемых моего успеха, – объяснила она. – Если понадобится, я смогу печь хлеб. Я могу показать кухарке, как готовить майонез, чтобы соус не расслоился. Я умею красить стены по сырой штукатурке, способна двигать мебель, умею…

– К чертям всю эту дребедень! – рявкнул Торн. – Сколько этому типу лет?

Индия нахмурилась:

– Это не важно.

– Нет, важно! Так сколько?

– Едва ли ему перевалило за тридцать… Но возраст его никакого значения не имеет – важно то, что он обучался своему искусству во Флоренции под руководством одного из самых великих маэстро! Он настоящий художник.

– Полагаю, он весьма востребован.

– Ну конечно же! И это сущее чудо, что мне удалось заманить его сюда, притом не договорившись с ним заблаговременно!

Глаза Торна метали молнии.

– Он согласился, потому что влюблен в тебя! Все они в тебя влюблены!

– Франсиско никогда не позволил себе ни единого неподобающего слова в мой адрес! Никогда! Ты возводишь на него напраслину, ты…

Торн внимательно посмотрел на губы Индии, потом оглядел ее с головы до ног.

– Ты работала в этом наряде?

– Нет, конечно!

Индию весь этот допрос начинал раздражать. Мало того что он приехал в дурном расположении духа, так теперь он просто ведет себя глупо – то ли ревнует ее, то ли защищает от всего мира разом. Но ни на первое, ни на второе Торн не имеет права!

– Стало быть, платья на тебе не было, – пробормотал он.

– Что ты несешь? – заорала Индия, потеряв наконец терпение. – Этого платья на мне не было, потому что стены я красила в другом! И какое, черт бы тебя побрал, это имеет значение?

– Он видел, как ты наклонялась… любовался твоим задом! Всю ночь, до утра!

– Да не наклонялась я! – завопила Индия. – Хотя какая разница?

Торн на мгновение закрыл глаза.

– Индия, скажи мне, что ты не опускалась на колени!

Но она безмолвствовала. Ну разумеется, она пропулзала на коленках много часов подряд. Франсиско с подмастерьями работали наверху, на лесах, а она – внизу…

– Ты невообразимый грубиян, – бросила Индия, направляясь к выходу. – Позволь показать тебе стены в столовой, а потом катись в свой разлюбезный Лондон.

– А там стены расписывал другой итальяшка – Маноччи? И он тоже бросил все, стоило тебе его попросить?

– Мы с мистером Маркони не раз работали вместе, и он весьма любезный человек. – Ноздри Индии раздувались, ей все меньше нравился его тон. – К слову, ты заплатил ему по двойному тарифу!

– Значит, он тоже любит тебя, – утвердительно заявил Торн. – Черт их всех побери!

– Боюсь, ты в таком настроении, что разнесешь в пух и прах всю столовую – так что можешь прямо сейчас убираться.

– А знаешь, я передумал. Я отужинаю с тобой, – заявил Торн. – В столовой. И будем глазеть на птичек, намалеванных на стенах, во время еды. Хочу убедиться, что то, за что я плачу, стоит этих сумасшедших денег!

День у Торна не задался: начался дурно, и час от часу дела шли все хуже. За завтраком Роуз объявила, что ненавидит гувернантку, которую он для нее нанял. Потом девочка пропала. Два часа вся челядь металась в панике, ища беглянку. Наконец миссис Стелла обнаружила малышку в самом, по ее мнению, укромном и безопасном месте – под его письменным столом в библиотеке.

Издерганный Торн вышел из себя и наорал на ребенка, чем лишь усугубил положение: Роуз ударилась в слезы и объявила, что ее папочка никогда не кричал на нее. Торн тотчас в это поверил – Уилл бывал необычайно упрям, но неизменно мягкосердечен.

В отличие от него самого. Потому что он просто хрен собачий – а другого слова тут было не подобрать, и повел себя как хрен собачий по отношению к малышке, которая такого ничем не заслужила!..

Закончилось все тем, что он, обняв девочку, сел вместе с ней в кресло-качалку и, убаюкивая всхлипывающую Роуз, попытался объяснить свое поведение.

– От мысли, что ты одна, в Лондоне… что ты потерялась, у меня все внутри похолодело. Знаешь, я даже восхищаюсь собой: я просто орал, а не бранился, словно пьяный матрос…

Роуз подняла к нему заплаканное личико:

– А восхищаться собой – это очень дурно. Особенно если кто-то виноват… – Помолчав, она прибавила: – Как ты думаешь, папа попал на небеса, потому что он святой?

– Все куда обыденнее… Мой поверенный выяснил, что в войсках ополчения солдат не слишком хорошо муштруют. Один из солдат допустил промашку, и в результате твой отец погиб.

Наверное, следовало бы сейчас солгать – сказать, что Уилл был слишком хорош для этого греховного мира. Разумеется, если бы Уилл услышал эдакое, он сперва долго хохотал бы, а потом обозвал бы Торна разными затейливыми словечками…

Потом он пообещал Роуз во что бы то ни стало найти гувернантку, которая ей понравится, и передал малютку миссис Стелле с рук на руки. И поехал на свою фабрику – а там узнал, что выпускать резиновые ленты такой длины, чтобы ими можно было крепить поклажу на крыше экипажа, видите ли, технологически невозможно. Даже после трехчасовых мучений дело не сдвинулось с мертвой точки…