(позднее эта статья стала основой статьи 995 Уголовного уложения). Мужеложство, сопровождаемое насилием, использованием служебного положения или совершенное над несовершеннолетними, наказывалось ссылкой, сопряженной с каторжной работой (статья 996).

Это законодательство, действовавшее до 1917 года, расширило государственное регулирование однополых мужских отношений с вооруженных сил до морального и социального контроля общества в целом[320].

Растущая озабоченность государства порядком в обществе также нашла отражение во введении в 1843 году надзора за женской (гетеросексуальной) проституцией. Эта мера, которая в последующие десятилетия активно развивалась, подчинила медицинскую экспертизу полицейским функциям контроля. Проститутки с лицензиями («желтыми билетами») имели право практиковать свое ремесло только при условии регулярного осмотра врачами городских «врачебно-полицейских комитетов»[321]. Сосредотачивая внимание только на публичных женщинах, городские врачебно-полицейские комитеты под руководством Министерства внутренних дел вплоть до революции 1917 года осуществляли систематизированный надзор за девиантной сексуальностью в российском государстве. Медицинский подход к однополым эротическим отношениям в российской науке берет начало с момента, когда врачебно-полицейские функции распространились на более широкие области, чем контроль за проституцией.

Судебная медицина России начала XIX века могла мало что сказать о факте половых преступлений или о личном осмотре[322]. Развитие этой области юридической медицины было обусловлено радикальными переменами в юридической практике, сопровождавшими великие реформы 1860-х годов. Новая система правосудия опиралась на «рациональные» стандарты по отношению к уликам, которые предъявлялись суду устно и подлежали перекрестному допросу. Такая система отличалась от дореформенной практики письменных свидетельств и судебных постановлений. Реформа также ввела суды присяжных для рассмотрения уголовных дел, что являлось существенным отходом от европейских правовых систем, где судебные постановления основывались скорее на научном знании, нежели на народных представлениях о справедливости. Отныне доктора обязаны были нести ответственность перед судом за свои заключения и отстаивать их перед лицом прокурора, свидетелей и обвиняемого[323]. В уголовных делах, касавшихся однополых эротических практик, будь то добровольное мужеложство, мужеложство с применением насилия или (скорее умозрительное, чем реально случавшееся) развращение малолетних девочек со стороны опекающих их взрослых женщин, мнения медиков о признаках запрещенной активности могли иметь решающее значение.

В 1850–1860-х годах судебные врачи Западной Европы систематизировали знание о физических признаках анального сношения между мужчинами и (в меньшей степени) о других однополых эротических контактах, в том числе и между женщинами. Особую известность приобрели работы судебных врачей Амбруаза Тардьё из Парижа и Иоганна Людвига Каспера из Берлина. Опубликованная в 1857 году книга Тардьё о судебно-медицинских признаках полового преступления, содержавшая главы об анальном сношении, которое рассматривалось на примере более двухсот «педерастов», уличенных парижской полицией, не утратила своего значения и в XX веке[324]. Русские врачи, проводившие экспертизы в этой области, были знакомы с трудом Тардьё, но без сомнения критиковали некоторые его выводы, опираясь на опровергавшие их примеры из собственной практики[325]. Работы Каспера, посвященные «педерастам» Берлина и опубликованные в 1850-х годах, были, возможно, более весомы в среде российских судебных врачей, предпочитавших немецкую осторожность и фактологичность. При этом российские врачи цитировали из обоих источников, производя таким образом некий гибрид из немецких и французских воззрений на признаки мужеложства[326]. Подход российской судебной медицины к обнаружению признаков мужеложства был гораздо менее системным, чем может показаться исходя из ссылок на любой из этих западных авторитетов[327].

Учреждения, отвечавшие за экспертизу половых преступлений, получали от царской казны лишь незначительную помощь. Законодательство (медицинские уставы 1857 и 1892 годов) предписывало частнопрактикующим врачам оказывать помощь суду в случаях, когда врачи, состоявшие на государственной службе, не могли помочь полиции и суду. От любого врача можно было потребовать свидетельствовать в суде или оценить дееспособность[328]. Уровень экспертизы отличался крайней неравномерностью по качеству: «скромные провинциальные работники» – земские, городские и полицейские врачи – давали лаконичные и маловразумительные «заключения», в то время как профессора медицинских факультетов университетов «развивали <…> [мысль] с научной широтой и глубиной»[329]. За услуги полиции и судам врачам платили мало или не платили вовсе ничего. В 1890 году Министерство юстиции постановило, что судебные медицинские исследования не подлежат вознаграждению, и по меньшей мере один врач получил отказ суда на просьбу оплатить проведенную им экспертизу по делу о мужеложстве[330]. В последние годы царизма судебная медицина преподавалась в некоторых медицинских училищах, а в Московском университете была даже открыта соответствующая кафедра, при этом сама дисциплина оставалась достаточно непопулярной. Подобных кафедр, посвященных судебной медицине, в империи были единицы. Полиция по привычке обращалась к первому попавшемуся врачу, аптеке, лаборатории или клинике – при том, что медицинские работники такого ранга «не имели контактов с кафедрами судебной медицины»[331].

В результате судебной реформы и в данных обстоятельствах методы распознания признаков мужеложства были приняты медиками на вооружение спустя 15–20 лет после того, как они получили распространение во Франции и Германии. Там их применяли к уже существовавшей (но во многом совсем отличавшейся) городской культуре взаимных мужских отношений. Тенденция европейской медицины смешивать практику «педерастии» с идентичностью «педераста», создавать идентичность из поведения была присуща и русским текстам, посвященным распознанию мужеложства. Однако небольшое число судебных преследований мужеложства в России сдерживало любой возможный эффект от называния этой практики, в отличие от Германии и Франции, где внимание полиции было неусыпно обращено на стигматизированные группы. В результате этого интерес российской судебной медицины к выявлению мужеложства был низок. Еще меньший интерес вызывали женские взаимные половые отношения, хотя при раскрытии фактов насилия судебная гинекология играла определенную роль.

Первая попытка перенять в России зарубежные достижения в области выявления однополых пар была сделана Владиславом Мержеевским в 1878 году в учебнике «Судебная гинекология», который вышел в Санкт-Петербурге. Автор, член Медицинского совета Министерства внутренних дел, посвятил бо́льшую часть своей работы признакам изнасилования женщин преступниками-мужчинами. Тем не менее он включил главу на пятьдесят семь страниц, в которой освещал «педерастию», «лесбосскую любовь» и «скотоложство». Эти главы о «противоестественных сношениях» следовали непосредственно за главой о гетеросексуальном «изнасиловании» – наиболее распространенном преступлении. Подобная очередность, а также рассмотрение однополых актов в контексте судебной гинекологии предполагают и соответствующее отношение к мужеложству – как к обычному выражению необузданной мужской похоти, объектом для которой мог оказаться кто угодно (и женщина, и мальчик, и мужчина, и животное). Тем не менее в главе о мужеложстве прослеживается попытка подхода к «педерасту» как к особому типу личности.

Мержеевский начинает с рассмотрения истории законодательства о «противоестественном удовлетворении половой страсти», затем приводит небольшой обзор европейской литературы об определении мужеложства. Кратко отметив, что для Каспера «порок этот по большей части бывает врожденный (?)» (здесь Мержеевский ставит знак вопроса), ученый