в ногу. Конечно же, подняв этот вопрос, мы обнаружили, что правая нога была холоднее левой и на ней не прощупывался пульс. В итоге я довольно легко извлек пулю через небольшой разрез в паху.

Найти последнюю пулю было важно, но не так, как провести декомпрессию размякшего и распухшего мозга. Пациент уже не умер бы от ранений груди. Учитывая расположение входных и выходных отверстий, пуля, вероятно, прошла через пару долей мозга выше уровня глаз, но не пересекла срединную линию.

Что самое важное, пуля миновала мозговой ствол и главные кровеносные сосуды. Веселый нейрохирург-ординатор заметил, что 90 % пациентов с такими ранениями умирают еще до госпитализации, а половина из тех, кого все же удается доставить в клинику, погибает, прежде чем покинуть отделение неотложной помощи. Опять же, этот человек мог стать одним из немногих, кому удалось выжить, при условии что мы подобрали бы правильное лечение.

Я поразился, впервые увидев компьютерную томографию головы. У нас будто была модель мозга в натуральную величину со всеми долями, извилинами и повреждениями. На экране было овальное изображение мозга и окружавшего его раздробленного белого черепа. На сером веществе виднелась пушистая линия, похожая на след от самолета, – след от пули, который полностью повторял ее путь. Под входным отверстием виднелись костные фрагменты, проникшие в серое вещество. У выходного отверстия более крупные фрагменты кости лежали под скальпом, словно солнечные лучи. Я поверить не мог, насколько эстетичным мог быть травмированный мозг.

Так называемый конденсационный след в стратосфере оказался сгустком крови в нервной ткани. Под выходным отверстием было скопление крови, заметно искажавшее анатомию головного мозга. Эта субдуральная гематома объясняла разные зрачки. Устаревшая рентгенография черепа показала бы только часть этих патологий, поэтому компьютеризированная реконструкция мозга стала для меня откровением.

Человеческий мозг напоминает мне желе, лежащее на керамическом блюде. Его нельзя резать и зашивать так же, как другие ткани.

Да, просверливать отверстия в кости черепа можно, но высасывать фрагменты серого или белого мозгового вещества, по консистенции похожие на молочное желе, следовало очень осторожно. В данном случае, правда, консистенция скорее напоминала раздавленную клубнику. Снимок показал не только сгусток крови, но и довольно сильный отек мозга, который требовал проведения декомпрессии. Для этого нужно было просверлить серию стратегически расположенных отверстий, прорезать между ними кость осциллирующей пилой и убрать костный фрагмент, чтобы снизить давление. Удаленные куски черепа обычно помещают в холодильник и возвращают на место только после устранения отека.

Мы вернули бы его, если бы пациент выжил. Тот факт, что он был в полубессознательном состоянии и спонтанно дышал на момент госпитализации, указывал на хороший прогноз. Реанимационные мероприятия были быстрыми и продуманными, поскольку мы стремились делать все так, чтобы не повысить внутричерепное давление. Из-за пули, повредившей правое полушарие, у пациента могли возникнуть проблемы с подвижностью и чувствительностью левой половины тела, но другие мозговые функции, включая познание, память, речь и зрение, контролируются обоими полушариями. При условии эффективной декомпрессии они не должны были пострадать.

Как правило, у нейрохирургов не такой тип личности, как у кардиохирургов. Раньше я сравнивал нас, кардиоторакальных хирургов, со спецназом, а их – с военной разведкой. Мне хотелось увидеть, как выглядит огнестрельное ранение мозга вблизи, поэтому я до утра оставался в операционной и наблюдал. Процедура напоминала снятие верхушки с недоваренного яйца и выливание желтка. Правда, желток был красным, а поврежденный мозг напоминал рисовый пудинг. Это была территория отсасывателя, а не скальпеля. Нужно было осторожно извлечь поврежденное серое вещество и оставить все, что было целым. Я думал о том, какие мысли мелькали в этом месиве перед выстрелом.

Когда удаление поврежденных частей было завершено, поверхность мозга промыли физраствором, а последние кровоточащие сосуды прижгли. После этого на кожу головы наложили швы. Это очень отличалось от привычных мне операций на органах грудной полости.

Ехать в Хоумвуд не было смысла, потому что мне практически сразу пришлось бы возвращаться. Я около часа полежал на заднем сиденье своей машины, а затем принял душ в раздевалке для хирургов и надел чистый хирургический костюм. Я повторял эту последовательность много раз за свою карьеру. Сон был пустой тратой времени в условиях, когда я мог приобрести настолько богатый опыт.

Во время отдыха я, впрочем, думал не только о работе, но и о других вещах, а именно об обломках своей личной жизни. Я представил, как моя дочь Джемма завтракает в Кембридже. Затем задумался, чем сейчас занимается Сара. У них было почти 10 утра. Возможно, она недавно начала работу в отделении неотложной помощи или собиралась домой после долгой ночной смены. Альтернативные варианты я даже не хотел рассматривать. Это я решил уехать, и я не имел права запирать ее в монастыре. Я вспомнил ее оживленное описание пациента, умершего от пулевого ранения в голову. Некоторые настаивали на том, что его не стоит пытаться реанимировать, и в итоге они оказались правы, но это не могло удержать Сару от попытки его спасти. Мне было интересно, думала ли она обо мне в своей занятой лондонской жизни или просто двигалась дальше? Может, рядом с ней уже был новый врач или богатый банкир. Мне нужно было перестать думать об этом, поэтому я отправился в операционную навстречу новому дню в Алабаме.

Чем же отличался Бирмингем? Какова была вероятность, что в одной из лондонских больниц сумеют провести экстренную операцию на органах грудной полости и мозге в течение часа после прибытия в отделение? По своему опыту я мог сказать, что она равнялась нулю, и у меня в голове возникла неприятная аналогия. Это была разница между подтянутыми и натренированными американскими футболистами из Алабамского университета и жалкими регбистами из команды моей медицинской школы, которые напились пива накануне матча. Алабамская команда «Кримзон тайд» была на вершине Национальной студенческой футбольной лиги, и я иногда наблюдал за тренировками их чирлидерш в спортивном зале недалеко от медицинского центра. Любительские матчи не выдерживали конкуренции, когда дело касалось спасения жизней, и именно с такими мыслями я позже вернулся в Лондон, чтобы продолжить так называемое обучение.

В пятницу, 24 июля 1981 года, в 05:30, в моей карьере наступил переломный момент. Когда я пришел на обход в отделение интенсивной терапии, стало понятно, что один из пациентов вызвал небывалый ажиотаж. Естественно, я заинтересовался. Оказалось, что прошлым вечером в Техасском кардиологическом институте доктор Дентон Кули имплантировал второе в мире полностью искусственное сердце. Это произошло через 14 лет после катастрофической первой попытки. Операция вызвала сильнейшие разногласия