между двумя соперничающими исследовательскими группами, тем не менее я твердо решил увидеть это своими глазами, поэтому тем же вечером сел на ночной рейс в Хьюстон.

Перед рассветом я сел на автобус из аэропорта и поехал вдоль сверкающего горизонта по направлению к огромному медицинскому центру. Добравшись наконец до Техасского кардиологического института, я сдвинул два стула в приемной и заснул. В 06:00 в субботу девушка из регистратуры вежливо поинтересовалась, может ли она мне чем-нибудь помочь. Она, верно, решила, что я бродяга, потому что выглядел и пах я соответствующе, но я, не испугавшись, со своим лучшим британским акцентом объявил, что я кардиохирург из Лондона и приехал на встречу с доктором Кули и его пациентом. Я также упомянул, что мы с этим великим человеком вместе проходили обучение в Бромптонской больнице в Лондоне, поэтому он будет рад меня принять.

– Вот так совпадение, – ответила она. – Доктор Кули только что прошел позади вас.

Так незваный гость из Сканторпа познакомился с известнейшим в мире кардиохирургом. Он был высоким, красивым и статным, каким и должен быть кардиохирург. Более того, он отнесся ко мне с уважением и пониманием, особенно когда я сказал ему, что работаю с почтенным доктором Кирклином и что мы оба были ординаторами под руководством пионера митральной вальвотомии Освальда Таббса на Фулхэм-роуд. Теперь мне казалось, что это место находилось в миллионе километров от меня.

Доктор Кули отнесся ко мне с большим теплом. Несмотря на то что был выходной день, его секретарь пришла в 06:30 и приготовила нам чай. После этого мне устроили экскурсию по отделению интенсивной терапии с сотней коек, операционному блоку с 24 операционными и музею, где я сфотографировался с этим великим человеком. Я был на седьмом небе от радости, но к середине дня состояние пациента ухудшилось. Громоздкое пульсирующее устройство не только разрушало эритроциты, но и сдавливало легочные вены, вызывая отек легких. Пришлось прибегнуть к еще одной новой технике, называвшейся «экстракорпоральная мембранная оксигенация», для повышения уровня кислорода в крови и поддержки кровообращения до тех пор, пока не будет найдено донорское сердце. Естественно, доктор Кули был разочарован, но он все равно нашел время пригласить привлекательную женщину-перфузиолога и попросить ее показать мне Хьюстон субботним вечером. Правда, наша многообещающая связь продлилась недолго: ночью состоялась трансплантация, и перфузиолога вызвали на работу.

Я был так воодушевлен, что мог бы улететь обратно в Бирмингем без самолета! Но, к сожалению, исход был таким же, как и после первой попытки. Донорское сердце не работало надлежащим образом, и пациент скончался менее чем через неделю. Тем не менее всего через несколько недель после этого новые программы по пересадке искусственных сердец появились в США, России, Китае, Японии и нескольких европейских странах, включая Великобританию. Разработчик искусственного сердца Роберт Джарвик из Юты написал в журнале Scientific American: «Чтобы искусственное сердце когда-нибудь действительно стало достойной заменой настоящему, оно должно быть не просто насосом, а чем-то более функциональным, надежным и безотказным. Оно должно не привлекать к себе внимания». Он имел в виду, что имплантируемые насосы для крови не должны снижать качество жизни пациента. Это серьезная цель, но именно к ней я стремился на протяжении всей своей карьеры. Я долгое время сотрудничал с Техасским кардиологическим институтом и в итоге получил от него высшую награду за свои старания. Такую же награду получил и сам доктор Кирклин.

Осенняя Алабама прекрасна. Ночи все еще были теплыми, и многие анестезистки и санитарки жили неподалеку от больницы. Мы веселились у бассейна и выпивали до полуночи, а к 05:00 приходили на утренний обход. В конце октября я выступил на конференции в Чаттануге, после чего меня повезли на машине в Бирмингем местные врачи. Они хотели показать мне великолепную сельскую местность, пока не наступила зима, а потому мы поехали на юг в район Лукайт-Маунтин, где побродили вдоль каньонов и между скалами. Я сидел, зачарованный километрами ярко-желтых тополей, алых кизилов, оранжевых кленов и золотых гикори, которые сбрасывали листву, создавая на земле красивейший теплый ковер. Это были простые чудеса природы, ради которых стоило спасать жизни, и я подумал: «Неужели я действительно вернусь в Лондон и оставлю все это?»

Затем произошло еще кое-что волшебное. Прилетела Сара. Это была не первая ее поездка в Соединенные Штаты, потому что ее двоюродная сестра жила в Вашингтоне. Однако целью на этот раз был не отдых, а кое-что более конкретное. Хотя Сара никогда об этом не говорила, я чувствовал, что она собирается принять судьбоносное решение. Когда я попытался обнять ее в аэропорту, она сделала шаг назад, замерла и не допустила физического контакта. Даже поцелуя. По языку ее тела я понял, что она сердится на меня, и почувствовал, что она, наверное, близка с кем-то другим. Она прилетела, чтобы все прояснить. Что непостоянный и распущенный хирург, живущий в Америке, действительно значил для нее? Она уже потеряла дом и обеспеченное будущее из-за меня, а я исчез, бросив ее посреди лондонской зимы. У нее остался лишь мой чемодан с одеждой и фотография, сделанная в кошмарной больнице в Хемпстеде. Что еще хуже, она очень хорошо меня знала. И понимала, что я буду находиться в американской кардиологической больнице в окружении любвеобильных медсестер, желающих развлечь наглеца с шикарным английским акцентом. К тому моменту я давно избавился от сканторпского говора, но это не имело значения на жарком Юге.

От аэропорта до моей квартиры был час езды. Сначала мы проехали по центру города, затем по промышленному району и мимо огромного медицинского центра и, наконец, оказались в Хоумвуде, анклаве конфедератов.

– Здесь совсем не так, как на Севере, – пробормотала она, глядя вперед через пыльное лобовое стекло, а затем, словно беспокоясь о том, что может услышать в ответ, спросила: – У тебя есть здесь девушка?

Я сказал «нет», и это было близко к правде. Я был оппортунистом, который брал все, что шло к нему в руки. Сегодня это называется полиаморией. Но я тоже не мог представить, чтобы такая женщина, как Сара, хранила целомудрие. Она, как и всегда, выглядела великолепно, но мне показалось, что она похудела. Мои лобные доли наконец заняло что-то кроме кардиохирургии. Какое-то время мы сидели и разговаривали, глядя на звездное небо, успокоенные калифорнийским шардоне.

На следующий день был Хеллоуин, и меня пригласили посмотреть, как «Обернские тигры» играют с командой Университета штата Луизиана в Монтгомери. Мне нравился американский футбол: хруст плеч, грохот шлемов и грубая сила. Мы с Сарой выехали на