в телевизоре — это как раз то, о чём мама могла бы рассказывать потом с гордостью и восторгом. Возможно, после этого даже отец прекратил бы свои разговоры о «фирме-однодневке» и другой работе. И да, они бы похвастались всем соседям, всем знакомым, и во время передачи перед телевизором собралась бы добрая половина нашего городка. Поэтому, когда тот человек — кажется, он был редактором программы — мне позвонил, я чуть было не сказала «Да». Звонок был с незнакомого номера — иногда меня это так пугало, что я не могла пересилить себя и взять трубку — но в тот день мне уже три раза с разных номеров перезванивал парень, с чьей заявкой я работала, и я была уверена, что это снова он. Слишком эмоциональный и порывистый, он хотел, чтобы я передала сообщение девушке, которая спрыгнула с высотки несколько дней назад. Как я поняла, они были едва знакомы, но ему казалось, что он в чём-то перед ней виноват, и он несколько раз просил поменять текст своего послания. Он звонил, долго витиевато извинялся, а потом буквально умолял меня внести очень важную поправку: поменять порядок слов или вставить эпитет вроде «необыкновенная» или «светящаяся». Я вставляла. Хотя, если честно, была несколько озадачена тем, что парень даже не пытался выяснить, в чём истинная причина самоубийства его знакомой, а только добавлял возвышенные прилагательные и ругал окружающих за их слепоту и чёрствость. Впрочем, думала я, может, так и надо. Сама я всегда хотела понять «зачем» и «почему», а он хотел что-то сделать для неё, закидать восторженными комплиментами, блёстками и цветами.

Я возвращалась с обеда, когда телефон зазвонил снова, и я взяла трубку, ожидая услышать взвинченный высокий мужской голос. Но голос был совсем другой, он что-то говорил о новом выпуске программы «Утро завтрашнего дня». Как я поняла, в передаче рассказывали о всяких новых веяниях в быстро изменяющемся мире. Мне понравилось название передачи и понравился голос человека в трубке. Если бы участие в программе подразумевало разговоры с этим человеком и ничего больше… Но я представила, как я сижу в кресле телестудии, среди множества незнакомых людей и включенных камер, и мне нужно отвечать на вопросы. Я вообразила, как у меня дрожат руки, а я не знаю, куда их деть, потому что мне постоянно хочется ломать ногти или что-то теребить, и всё это может попасть в кадр. Я представила, как твержу про себя заранее подготовленный ответ и одновременно пытаюсь изобразить, что слежу за происходящим в студии, хотя на самом деле я полностью поглощена борьбой со своим волнением и ничего не слышу. И когда мне в руки дают микрофон, я едва не роняю его на пол, ничего не соображая от страха. И вместо того чтобы выиграть время на припоминание задуманного ответа, начинаю лепетать что-то бессвязное, перемежая свою бредовую речь истерическими смешками.

Одной этой фантазии было достаточно, чтобы у меня бешено забилось сердце, и мне захотелось исчезнуть, уйти из этого мира туда, где никого нет. Я наскоро наврала редактору, что нездорова и что не могу ни в чём участвовать. Повесив трубку, я вместе с облегчением почувствовала какое-то жгучее чувство. Пожалуй, это был стыд. За то, что пришлось врать, за то, что я не могла, как все нормальные люди, сделать то, чего мне на самом деле хотелось — поучаствовать в этой чёртовой передаче. К стыду примешивалось что-то ещё, может быть, чувство вины: ответить на несколько вопросов — это ведь сущий пустяк. А родители бы мной гордились. Нет, я не оправдываю надежд. В том числе и своих собственных… Ещё не поздно, можно перезвонить ему прямо сейчас! Но я мысленно вернулась в студию, и от страха у меня перехватило дыхание. «Просто это не для тебя, вот и всё», — утешила я себя. Но какую-то часть меня перекрутило, как бельё, которое выжимают. Эта часть мучилась и жалобно скулила: «Домой, я хочу домой».

21

— Татьяна Евгеньевна Курочкина? — спрашивает энергичный голос в телефоне. Я сначала опешила — не признала в этой длинной официальной конструкции своё имя. Меня по имени-отчеству давно никто не называл. Я же не училка, слава тебе господи. Всё-таки есть профессии ещё хуже моей…

— Меня зовут Станислава, я из Ассоциации Бардонавтов. Слышали когда-нибудь о нас?

Я сразу поняла, что это Стася. Та самая Стася, с которой я училась в одном институте, которой завидовала, за которой наблюдала. И меня отбросило в параллельное, неслучившееся прошлое. Словно минуло всего несколько дней после той пьянки в общежитии. И случилось то, о чём я так много фантазировала: Стася раздобыла мой телефон и придумала целую игру, чтобы узнать меня поближе. Придумала потому, что такой человек как Стася не может обойтись шаблонным приглашением в кино или на чашечку кофе. Для неё каждые отношения — особенные, и выстраивает их она тоже по-особенному.

Великолепную игру, потому что это Стася. Верите или нет, я даже на минуту-другую забыла, что неделю назад умерла мама. Хотя все эти дни я, кажется, даже во сне не могла этого забыть.

— У меня для вас сообщение от вашей матери. Это длинное и очень важное сообщение, поэтому нам, видимо, придётся встретиться. У меня есть ваш электронный адрес, давайте его проверим? Я пришлю вам официальную форму заявки, в ней в том числе будет адрес и возможные даты, когда мы могли бы встретиться. Вам просто нужно будет выбрать подходящую дату и прислать обратно заполненную форму. Договорились? — Да…

— Отлично! Итак, ваш адрес…

Это всё ещё могло быть игрой. Но, пожалуй, уже не такой великолепной, как мне хотелось бы. Её официальный тон, ровные стремительные интонации… Такая серьезность даже Винни-Пуху или Тоторо подошла бы больше. Хотя что я в этом понимаю. Стася могла придумать что-то такое, чего ни за что не придумать мне.

Это всё ещё могло быть игрой, и мне хотелось, чтобы это было игрой. Одним днём из моего нового прошлого. Точнее, нового настоящего. Его первым, поворотным днём.

Но стоило мне положить трубку, и я вернулась в реальность. — Я лежу на полу в чужой пустой квартире. За окном монотонно гудит шоссе. Иногда вскрикивает ребёнок на детской площадке под окнами. У соседей сверху стиральная машинка вытряхивает душу из белья. Все та же тонкая, почти незаметная трещина на белом потолке, напоминающая трезубец Посейдона…

Мама умерла. И теперь передаёт мне послание. Значит, смерть — это и вправду ещё