Но, как говорят, «бог дал, бог и взял»… Он дал ему талант, но не дал усердия этот талант развивать и хранить. Восторженные почитатели быстро научили Валентина отмечать свои успехи.

Вино делало его заносчивым и скандальным… В нашем коллективе такое не прощалось, и Прокофьев перешел в московское «Динамо». Однажды «набузив» после игры в ресторане своего стадиона на глазах высокого начальства, он по распоряжению руководителя «Динамо» Василия Константиновича Лапина оказался с десятидневным сроком на гауптвахте… А тут через неделю игра «Динамо» – «Пищевики». Матч с подтекстом, особо престижный, футбольная «вендетта».

Команду Лапин накануне собрал в своем кабинете. По его распоряжению привели с гауптвахты и сердитого, как камышовый кот, Валентина Прокофьева…

Легендарный Федор Селин как капитан команды «Динамо» (тренеров в то счастливое для игроков время еще не было) зачитывает Лапину для утверждения состав команды на игру с «Пищевиками»… Последним, как всегда – 11-м по счету, идет левый край. Федор произносит:

– Валентин Прокофьев…

И вдруг тот встает и громко, на весь кабинет, вещает:

– Нет, Валентин Прокофьев играть не будет. Вместо меня пусть сыграет на этот раз Василий Лапин…

Несусветный конфуз! Прокофьева снова отправили «на губу». Вместо него играл кто-то из резерва, и, если мне не изменяет память, «Динамо» встречу не выиграло… В результате этого инцидента В. Прокофьев на следующий сезон оказался в киевском «Динамо».

Выпивка у него вошла в «обиход». Блестящий талант на глазах хирел, а характер портился. Финал трагический. Отчисление из команды, пьяный дебош. Колыма… И смерть в 35 лет от гангрены… Вот уж подлинно – талант и беспутство!..

…Довольно скоро в Комсомольске создалась азартная команда, причем по футболу и по хоккею с мячом, которая затем долго на равных сражалась с очень сильными дальневосточными клубами, такими как «Динамо» и СКА из Хабаровска, Тихоокеанского военного флота – ТОФ – из Владивостока, СКА Воздвиженки, СКА Читы и «Динамо» Благовещенска.

Эти команды подарили спорту немало «звезд», прогремевших потом не только на внутрисоюзном уровне, как, скажем, Ширинян или центрфорвард Хабаровска Болотин. Достаточно назвать заслуженных мастеров спорта Трегубова и Сологубова – лучшую пару защитников в истории хоккея, начинавших свой спортивный путь на Дальнем Востоке. Как жаль, что не захотели уезжать в те годы с Дальнего Востока и такие выдающиеся местные хоккеисты, как Руденко из Комсомольска-на-Амуре и Чмутин из Хабаровска. Они ни в чем не уступали по мастерству великим игрокам, чемпионам мира Трегубову и Сологубову, а по объективным оценкам превосходили их в скорости и в технике…

По мере того как росли успехи команды, росли и мои льготы. Через какое-то время мне было разрешено жить «за зоной», имея так называемый круглосуточный пропуск. Мое правовое положение стало больше напоминать участь ссыльного, чем политзаключенного.

На территории гаража Иванов предоставил в распоряжение футболистов отдельный деревянный дом из трех комнат, где я и поселился вместе с Месхи, Хачидзе и Куровым.

Василий Куров, не знавший страха в жизни и футболе и напрочь лишенный внутренних «тормозов», в целом оказался хорошим и преданным парнем. Сейчас он работает в Усть-Илимске начальником хоккейной команды. Тогда же, в начале пятидесятых, он с полным самопожертвованием разделял все тяготы, сыпавшиеся на мою голову.

Для исполнения обязанностей не то эконома, не то денщика мы выпросили у Марина осужденного за спекуляцию бывшего ленинградского хоккеиста и футболиста Павла Петрова, по кличке Понт. Он часто бывал моим непосредственным противником в играх сборных Москвы и Питера. Когда к нам наведывались другие игроки команды, он варил, парил, жарил, кормил нас и выполнял обязанности «затейника»… По натуре лукавый, он любил задавать им, в основном провинциальным ребятам, вопросы о большом футболе и рассказывать всевозможные «байки» о футбольных подвигах как бывших, так и ныне еще действовавших ленинградских футбольно-хоккейных звезд.

Случались и с ним самим всякие курьезы. Как заключенный, он формально числился в пожарной команде, в помещении которой имелась баня, куда мы ходили париться иногда вместе с генералом Петренко. Рядом стоял особняк, где он жил со своей семьей. Тут же стадион – зимой на нем был каток.

Начальник пожарной охраны, из бывших заключенных, утром как-то увидал Петрова и говорит:

– Иди сюда!

– Что, гражданин начальник?

– Пойдем на каток, Петров, генеральша хочет кататься. К двенадцати часам дня расчистишь снег?

Тот спрашивает:

– Один?

– Ну, у меня сейчас нет никого тебе в помощь. А что, не можешь, что ли?

– Могу. Но при одном условии, гражданин начальник.

– При каком?

– Если вы от аэросаней авиационный мотор с пропеллером мне к заду прикрепите…

Потом ему было не до шуток. Он освободился досрочно, приехал в Ленинград, но со статьей о спекуляции в городе не прописывают. За то время, пока сидел, у него умерла жена, в квартире осталась одна дочка. Места много, а отцу жить не разрешают… Года два-три он так втихомолку у дочки мыкался. Потом, когда я, уже реабилитированный и восстановленный на работе в «Спартаке», в 1954 году попал в Ленинград со своей командой, он нашел меня на стадионе.

– Николай Петрович, что делать? Нет уже сил дальше такую жизнь вести…

– Что делать, спрашиваешь? Пойдем в правительственную ложу просить ленинградское начальство прописать тебя в виде исключения, ведь ты же несколько лет за сборную их города играл…

И пошли, и упросили. И судимость с него за давностью сняли… Да прожил-то он спокойно всего около года: внезапно умер от инфаркта. Отразилась, вероятно, вся эта многолетняя нервотрепка на его сердце.

Но тогда, в 1947 году, Павел Петров так же, как и я, жил надеждами на скорое и счастливое изменение своей участи.

…Другой наш меценат-«фанат», Василий Иванович Прядко, держался со мной дружески и беспрерывно повторял, как толстовский Каратаев, что «все обязательно образуется»…

Он, как начальник железной дороги, еще не принятой тогда Министерством путей сообщения СССР, выделил команде для разъездов на игры в другие города специально переоборудованный спальный вагон. В нем было три двухспальных купе, большой салон, кухня с холодильником и два туалета. Вдоль салона с одной стороны шли в два яруса продольные спальные места для игроков, а с другой – откидные столы для завтраков, обедов, ужинов и чаепитий…

Как правило, вагон этот, поставленный на запасной путь, служил команде во всех городах и гостиницей…

При вагоне находился проводник – одессит Николай Иванович Шевченко, отбывавший срок за аварию с тяжелыми последствиями, которую он учинил в своем городе в качестве трамвайного вагоновожатого.

В лагере он научился «азам поварского искусства» и вовсю кухарил для нашей команды вместе с Петровым.