Когда огонь в очаге утих, в зале зазвучали старые валлийские песни о давних волшебных деяниях, случившихся в глуби дремучих лесов, свидетелем которым не мог быть ни один человек. Певцы пели о битвах и радостных победах, добытых благодаря военному мастерству и отваге. На странном своем языке вели они рассказ об Артуре и Камелоте, о волшебнике Мерлине и Джиневре, королеве, предавшей мужа ради грешной любви.

— Я умру, если у тебя будет любовник, — прошептал он, когда паж, наливая им вина, закрыл их от чужих взглядов.

— Я никого не вижу, когда ты рядом, — уверила она его. — Пусть прекрасный юноша встанет прямо передо мной, я буду видеть только тебя.

Развлечения при дворе устраивались каждый вечер. Матушка короля приказала, чтобы у принца был веселый дом — это награда верному Уэльсу, который помог посадить на трон ее сына Генриха. Внук должен порадовать людей, когда-то спустившихся с гор, чтобы воевать на стороне Тюдоров, и напомнить им, что он принц-то уэльский и, когда станет править Англией, будет по-прежнему рассчитывать на их поддержку, пусть они даже такой народ, на поддержку которого рассчитывать трудно. Если Уэльс примкнет к Англии, на пару им будет под силу обороняться от шотландцев и справляться с ирландцами.

Порой музыканты играли медлительные, церемонные испанские танцы, и тогда Каталина танцевала с какой-нибудь из своих дам, чувствуя на себе взгляд Артура, старательно держа на лице маску невозмутимости, как мим, когда он изображает почтенного человека. На самом-то деле ей хотелось крутиться-вертеться перед ним, покачивая бедрами, как одалиска в серале, как мавританская рабыня, танцующая перед султаном, и заманить его, заставить присоединиться к танцу. Однако шпионы матушки короля повсюду, они не преминут сообщить хозяйке, что принцесса ведет себя нескромно, неподобающе. И порой, искоса бросив на мужа взгляд и видя, что он смотрит на нее глазами сгорающего от любви, Каталина прищелкивала пальцами, словно это требовалось по танцу, а на деле, чтобы предупредить его, что бабушке такой взгляд понравится вряд ли, и тогда Артур отворачивался с деланным равнодушием и с кем-нибудь заговаривал.

Даже когда музыка замолкала и участники представления уходили, юные супруги не могли остаться вдвоем. Всегда рядом был кто-то, кому требовался Артур. Люди искали милостей, земли или влияния, подходили к нему и вполголоса толковали о чем-то на английском, которым Каталина овладеть еще не успела, или на валлийском, которым, на ее взгляд, овладеть было невозможно. Зачастую речь шла о том, что закон не имеет силы в приграничных землях, каждый землевладелец правит на своих землях как вздумается. В долинах рек и на приморских землях хозяйничают несколько мелких лордов, а в горах люди живут кланами, как дикие племена. Многие там даже не знают, что на троне уже не Ричард, не понимают английский, не подчиняются никаким законам.

Артур всех выслушивал, в меру своего разумения отвечал: возражал, хвалил, наставлял, что вражду следует позабыть, а посягательства пресечь и что гордым валлийским вождям лучше бы объединиться и сделать свою землю такой же процветающей, как соседняя Англия, не растрачивая силы на зависть. Он твердо верил, что сумеет установить первенство закона во всей стране.

— Каждый должен знать, что закон над всеми, что он главнее, чем местный лорд, — в ночных разговорах соглашалась с ним Каталина. — Это то, чего мавры добились в Испании, и мои родители действуют так же. Мавры не навязывали людям ни своей религии, ни своего языка, они просто принесли мир и процветание и внедрили главенство закона.

— Добрая половина моих лордов сочла бы твои речи ересью, — усмехнулся он. — А твои отец и мать внедряют единоверие, они уже изгнали евреев, а потом придет черед мавров.

— Я знаю, — нахмурилась Каталина. — Это вызвало много страданий. Однако поначалу они хотели даровать людям право придерживаться своей веры. Таково было их обещание, когда они взяли Гранаду.

— А ты разве не согласна с тем, что люди должны быть одной веры, чтобы страна объединилась? — спросил он.

— Нет, — решительно сказала она. — И никто бы не согласился, если б видел Андалузию, когда там в мире и дружбе жили вместе мавры, евреи и христиане.

Каталина смотрела, как Артур беседует то с тем, то с другим, а потом, по знаку доньи Эльвиры, делала реверанс супругу и покидала зал. У себя в комнатах она некоторое время беседовала со своими дамами, а потом говорила донье Эльвире:

— Можете идти, сегодня я буду спать одна.

— Снова? — хмурилась дуэнья. — Ваше высочество! Вы придумали спать одна с тех самых пор, как мы приехали в этот замок. Что, если вдруг проснетесь среди ночи и вам что-то понадобится?

— Нет, я лучше сплю, когда в комнате никого нет. Ступайте, донья Эльвира. Спокойной ночи.

Дуэнья и придворные дамы прощались, приходили горничные, расшнуровывали ей лиф платья, откалывали вуаль, развязывали завязки туфелек, осторожно стягивали чулки. Приносили согретую у огня ночную рубашку из льна, чепец. Каталина садилась к очагу и отсылала служанок прочь.

Замок готовился ко сну. Наступала тишина. Каталина ждала. Наконец у двери слышался легкий шаг. Каталина мигом распахивала ее, и он, с порозовевшим лицом, в плаще, наброшенном на ночную рубашку, врывался в комнату, внося с собой порыв холодного ветра, а она бросалась в его объятия.

— Расскажи мне историю.

— Хочешь послушать о том, как моя матушка была девочкой?

— Да. Наверно, она была принцессой Кастильской, как ты?

— Нет, — потрясла она головой, и локоны заплясали. — Совсем нет. Когда ее батюшка, король Хуан, умер — а он, знаешь ли, больше любил книги, чем оружие, — на престол взошел ее сводный брат, Энрике Бессильный. Он не любил мачеху и сослал ее с детьми в дальний замок. Так что матушка росла не при дворе. А потом, когда ее туда привезли, ей пришлось совсем плохо. Она была одна-одинешенька и совсем беззащитна. Жила при дворе своего брата, а тот не любил ее и свой трон завещал дочери. Однако все знали, что дочь эта не его по крови, что королева родила ее вне брака. Ее, эту дочь, вообрази себе, даже звали Хуана Бельтранеха[4], по имени любовника королевы! Каково?

— Да уж! — с готовностью помотал он головой.

— Матушка была там почти как в тюрьме. Королева ненавидела ее, конечно, придворные сторонились, а братец хотел лишить законных прав. Даже их мать, матушки и ее брата, не могла урезонить его.

— Почему же? — удивился он и запнулся на полуслове, увидев, как на лицо Каталины легла тень. — Ах, милая, мне так жаль! Но в чем же дело?