— Эту ты уже слышал. Я вчера ее рассказывала.

— Тогда расскажи о Ярфа и как его конь скалился на христиан.

— Ты как дитя! И звали его Тарфе.

— Но ты сама видела, как его убили?

— Я была там, но, как он умер, не видела.

— Как ты могла этого не увидеть?!

— Ну, отчасти потому, что молилась, потому что так велела мне матушка, а отчасти потому, что я девочка, а не кровожадный мальчишка!

Он бросил в нее подушкой. Перехватив ее на лету, она ответила тем же.

— Ну, расскажи хотя бы, как твоя матушка заложила свои драгоценности, чтобы заплатить наемным солдатам!

Она опять рассмеялась и потрясла головой, отчего золотистые ее локоны заплясали.

— Давай я расскажу тебе о своем доме?

— Давай! — Он подтянул пурпурное одеяло, поуютней укрыл их обоих и приготовился слушать.

— Вот ты входишь в Альгамбру… И поначалу оказываешься в совсем маленькой комнатке. Твой отец, к примеру, счел бы ниже своего достоинства вступить в нее.

— Значит, вход не величественный?

— Размером с лавку какого-нибудь купца здесь, в Ладлоу!

— А потом?

— А потом ты выходишь во внутренний дворик, а оттуда — в Золотую палату…

— Это уже лучше!

— Палата вся наполнена светом, но размером она по-прежнему невелика. Стены там облицованы яркой цветной плиткой, сверкают позолотой, и еще там есть высокий балкон…

— И куда мы попадаем оттуда?

— Сегодня давай повернем направо и попадем в Миртовый дворик.

Он прикрыл глаза и сосредоточился, стараясь припомнить, что она уже рассказывала про это место.

— Ага! Прямоугольный дворик, окруженный высокими зданиями из золотистого камня…

— …с огромным порталом из темного дерева, изнутри охваченным аркой из яркой плитки…

— …и посреди там пруд простой прямоугольной формы, по узким сторонам которого живая изгородь из благоуханных миртов…

— И это не та изгородь, как у вас здесь, — пробормотала она, вспомнив неровные кусты, огораживающие валлийские поля, чтобы спастись от сорняков и колючек.

— А какая ж тогда? — открыл он глаза.

— Ровная, как стена. Подстриженная по бокам и сверху так, будто это блок из зеленого мрамора, живого и ароматного. И портал в дальнем конце двора отражается в пруду, и арка вокруг него, и то здание, в которое он ведет. Получается, что это картина, которая отражается в живом, волнующемся зеркале у твоих ног. А стены украшены легкими перемычками из гипса, прозрачными, воздушными, как бумага, как вышивка белым по белому… И еще там птицы…

— Птицы? — удивился он, потому что раньше она птиц не упоминала.

— Да… — Она помолчала в поисках слова и нашла латинское: — Volucris?

— Стрижи?

Она кивнула:

— Они вьются над головой, как текучая вода в водовороте, кругом и кругом, облетают узкий дворик, с криком пикируют вниз и снова взмывают… Весь долгий день они так вьются, пока не погаснет солнце в пруду… А ночью…

— Ночью?

Она мягко взмахнула руками, как волшебница, когда та колдует.

— Ночью они исчезают. Ты никогда не увидишь, чтобы они сели на ветку или в гнездо. Просто исчезают, и все, словно улетают за горизонт вместе с солнцем… Но утром они опять здесь, как река, как водный поток… — Она помолчала. — Знаешь, объяснить это трудно, но я все время их вижу…

— Скучаешь! — сухо сказал он. — Как бы я ни старался сделать тебя счастливой, ты всегда будешь скучать…

— Конечно. Это ведь так естественно — скучать по дому… Однако никогда в жизни я не забуду, кто я такая, каково мое назначение в жизни.

Он молчал, выжидая.

— Я принцесса Уэльская, — улыбнулась она, сияя голубыми глазами. — Принцесса Уэльская — с тех пор как себя помню!

Он улыбнулся в ответ, привлек ее к себе, уложил рядом так, что ее голова оказалась у него на плече, а темно-золотые волосы укрыли ему грудь.

— И я знал, что женюсь на тебе, почти с самого моего рождения, — мечтательно отозвался он. — Всю мою жизнь я был обручен с тобой. Едва научившись писать, писал тебе письма и носил их учителю, чтоб исправил ошибки.

— Какая удача, что я тебе нравлюсь теперь, когда я здесь!

— Еще большая удача, что я нравлюсь тебе!

— Но я все равно стала бы тебе хорошей женой. Даже без этого…

Он взял ее руку и потянул под шелковые простыни, туда, где у него снова росло и отвердевало.

— Без этого, ты хочешь сказать? — хмыкнул он.

— Без этой… радости… — вздохнула она и закрыла глаза, предвкушая его прикосновение.

Слуги разбудили их на рассвете, и Артура с церемониями выпроводили из ее спальни. Снова они увиделись во время мессы, но там они сидели по разным сторонам круглой часовни, каждый во главе своей свиты, и разговаривать не могли.

Я знаю, что месса — главное событие дня и должно умиротворять меня, привносить в душу покой. Однако на самом деле во время службы мне всегда одиноко. Конечно, я молюсь Богу и благодарю Его за Его милости, но само пребывание в этой часовне, круглой, как маленькая мечеть, болезненно напоминает мне матушку. Благовония навевают воспоминания об ее аромате, и трудно поверить, что я не стою рядом с ней на коленях, как делала четырежды в день почти всю свою жизнь. Говоря: «Богородица славься, Господь с тобой», вижу перед собой решительное лицо матушки. А когда прошу, чтобы хватило мужества выполнить свой долг в этой чужой стране, где живут суровые, сдержанные люди, то прошу матушкиной силы.

Следует вознести благодарность за то, что мне дарован Артур, но я не смею и думать о нем, когда молюсь. Боюсь впасть в грех похоти. Представить его себе — уже святотатство, уже языческое удовольствие. Боюсь, совсем не в этом суть святых радостей супружества. Такое острое наслаждение наверняка грех. Да, сам архиепископ благословил нас в нашей постели, однако столь страстные совокупления по сути своей животны и напоминают мне то, как свиваются в целое две согретых солнцем змеи. Ту телесную радость, что я черпаю от Артура, я таю ото всех, даже от Бога.

Никому нельзя довериться, даже если бы захотелось. Нам строго-настрого запрещено бывать вместе, когда нам этого хочется. Его бабушка, миледи матушка короля, запретила это. Она командует всем и повсюду, даже здесь в Уэльсе. Она постановила, чтобы он приходил в мои комнаты лишь раз в неделю, за исключением тех дней, когда у меня месячные, приходил в десять вечера и уходил в шесть утра. Мы подчиняемся, разумеется, все подчиняются ей. Раз в неделю, как она повелела, он проходит в сопровождении свиты, церемонно, через большой зал ко мне в спальню — вежливый, послушный, обязательный, а наутро без слов покидает меня — паинька, выполнивший заданный урок, отнюдь не восторженный влюбленный, чьи ласки всю ночь не давали мне заснуть. Когда они приходят за ним, он никогда не распространяется, как провел ночь. А в другие дни, когда на небе зажигаются звезды, мы встречаемся на крепостной стене и, словно тайные любовники, идем либо в мои комнаты, либо в его и попадаем в наш, и только наш, маленький мирок, наполненный нашим счастьем. Так что в этом замке, кишащем досужими пронырами и шпионами матушки короля, никто не знает, как сильно мы любим друг друга.