Впрочем, Марианне нравится слушать, и я рассказываю. Я несусь, как локомотив, под завязку набитый энергией. Откуда её столько? Аж заносит на поворотах!

Я весь здесь. Я жив как никогда. И меня восхищает то, как её восхищают сверкающие капли за окном и то, что мир весной становится чище. Пожалуй, он действительно чище в её глазах. Я улыбаюсь так, словно в мире нет цинизма, от которого устаёшь и больше ничего не хочешь. Потому что в эту минуту его действительно нет. Даже во мне. Сейчас всё свежо.

Я шучу и фонтанирую анекдотами из жизни. Да, я много ездил. И многое видел. А она так красиво удивляется!

Я наблюдаю за ней и ловлю в этом особое удовольствие. Тихо колышутся её ноздри, затронутые чуть учащённым дыханием. В глазах то изумление, то смех, то лёгкая поволока. О чём она на самом деле думает? Загадка даже в повороте головы и движении пальчика. И я ловлю его своими. Мне мало её руки, хочется большего. Я взволнован, будто в первый раз влюблен, и уверен, как никогда.

— Значит, Англия вам не нравится?

Есть какой-то смак в том, чтобы продолжать игру на «вы».

— Я по натуре больше француз и немного американец.

— А я влюблена в Ростов. Местами он похож на Париж.

— Чем больше слушаю вас, тем больше убеждаюсь, что у вас какие-то особые настройки, — улыбаюсь я, перебирая её пальцы. Тонкие, прохладные.

Она смотрит на них, словно они не принадлежат ей.

— Смешные?

Её улыбку правда надо занести в Красную книгу, как лекарство от хандры.

— Удивительные. Что вы любите слушать? Какую музыку?

Та, что звучит сейчас, будто подыгрывает нам, участвует в разговоре как третий лишний, как дождь в «Шербургских зонтиках». Кстати, именно из них саундтрек и разливается вокруг очень кстати.

— Я старомодна, — смеётся Марианна. — Мои ровесники говорят, что у меня вкусы старой бабушки. Я люблю классику и джаз. Я люблю песни девяностых и даже восьмидесятых. Криса Ри и Джо Дассена. Наверное, потому что в нашем доме музыка живет не просто так. К каждой мелодии папа рассказывал истории, учил меня слушать и видеть спрятанные эмоции. А потом я научилась слышать эти истории сама.

— Здорово! Я тоже люблю джаз. Вы на самом деле его слушаете? Это редкость!

— Да, джаз во мне больше от мамы. В этом она негр!

Я изумленно вскидываю брови.

— Нет, не принимайте буквально, просто он у неё в крови. Возможно, из прошлой жизни. Она натуральная блондинка с почти африканским темпераментом, чувством ритма и голосом Ареты Франклин.

— Хотел бы я её послушать!

— А меня отказывались, — игривый укор.

— Виновен. Но вы очаровали меня своим пением на спектакле!

— Не ожидала, что вы придете…

— Я понял свою ошибку, как только за вами закрылись двери клуба. Жаль, вы исчезли, и я не смог сразу выразить вам свой восторг.

Она довольна. Я прощен. Её смех, пожалуй, лучше любой музыки. В нём тысяча крошечных поцелуев и звон полевых колокольчиков. Я замечаю это и улыбаюсь, как дурак. Как умный не получается. Я обнаруживаю, что иногда приятно побыть дураком и просто смеяться. Вот так, как она. Смех перекатывается волнами в груди и щекочет душу. Хорошо!

Я играю её нежными пальцами, как саксофонист клапанами, и мне кажется, что от каждого касания рождается музыка в её глазах. И тонкие нити электричества между нами. Над нашим столом флёр магии и утончённой эротики. Аромат цветущих яблонь, что исходит от неё, смешивается с её естественным запахом, с шёпотом плавящегося в свече воска и кислинкой вина. Я почти ничего не пил, но я совершенно пьян. Как и она.

— А я ведь должна обижаться на вас! Вы меня практически уволили…

— Зачем нам лишние свидетели и чужие уши?

Думаю, что утреннего демарша для коллег уже достаточно. На работе я обязан держать лицо. Почти потерял, но к счастью, есть политика о персональных данных. Служебные отношения — тупиковый путь. Были у меня однажды — с кем не случалось закрутить себе голову интрижкой на корпоративе? Ничего серьёзного. Проблема в обмен на короткое удовольствие. Потом зарёкся. И хотя с Марианной я отступил от собственных правил, выбранную стратегию ошибочной не считаю, ведь главное — результат. И вот он — в моей руке! Я нашёл беглянку и вознаграждён нежностью ладони, изящными запястьями и музыкальными изгибами.

— Да, пожалуй незачем… — она задумывается о своём, вскидывает глаза: — Но наш уговор ведь в силе? О наказании?

— Я выполняю обещания. Или не даю, если не могу сдержать.

Она улыбается. Нам, наконец, приносят блюда. И я с сожалением выпускаю её руку и переключаюсь на стейк.

Марианна как-то нехотя принимается за свои тальятелле с лососем под сливочным соусом. Отпивает вина и, несмотря на улыбку, будто улетает куда-то мыслями.

— Какой фильм у вас любимый? — Я возвращаю мою стрекозу к себе. Ревную к посторонним мыслям.

— «Полианна».

— Он же детский!

— Зато в нём больше мудрости и глубины, чем в сотне взрослых. Честно говоря, он помог выжить в ту неделю, когда медсестра из лаборатории по ошибке выписала мне смертный приговор.

— Ах да… Это, конечно, совершенно ужасающая история! Но странно: у вас такая редкая фамилия, неужели в нашем городе есть однофамилец?!

— Однофамилица. Именно поэтому никто не глянул на возраст на анализах. Даже инициалы совпали.

— А сколько вам тогда было?

— Двадцать четыре.

— Совсем недавно!

— Да. Знаете, когда вам объявляют рак четвертой стадии, с которым поздно бороться, первое, что чувствуешь, — страх. И дикую жалость к себе. Затем наступает возмущение, бунт против несправедливости и ты начинаешь ругаться с Богом: «За что?!» Не спишь ночью и думаешь: «Правда, за что?» А так как ты уже у черты и терять нечего, поворачиваешься к себе лицом и понимаешь вдруг, что совсем не белая и пушистая…

— Вы?!

— Да-да, я, — она улыбается, но совсем иначе, с какой-то глубинной мудростью, словно знает то, до чего я не дорос. И с выдохом продолжает: — А потом идёшь по улице и понимаешь: вот этот цветок и это дерево возле дома ты видишь, возможно, в последний раз. И в последний раз слышишь мамино ворчание. И ешь простую булочку из «Колоса». Внезапно всё обретает невероятную ценность. Пока живёшь, как будто вечный, настоящего вкуса не чувствуешь… А он есть — даже у овсянки! Бесценный!

От её слов у меня по рукам пробегают мурашки, будто она задела какой-то ключ во мне. На самом деле то, о чём я просто думал, она испытала. И это сделало её старше, несмотря на всю детскость.

Взгляд Марианны накрыло хмурым облачком, в его тени она стала совсем серьёзной. Не девочкой, а взрослой женщиной со множеством тайных страниц. Мне даже показалось на мгновение, что мы ровесники… Но спустя пару вздохов калейдоскоп проворачивается, и в голубых глазах снова включается солнечный чертёнок.