он почувствовал, что у них есть что-то общее. Впрочем, на этом их сходство заканчивалось. Но когда они вместе шли по площадке или по коридору, их плечи выглядели одинаково – ссутуленные от почти взрослой мужской ярости. Так выглядели все мальчики с разбитыми сердцами. Того мальчика звали Уильям. Волосы у него были рыжие. Его прадед прибыл из Ирландии; родители развелись, когда ему было десять, и он остался жить с отцом. Тот пил и нещадно его избивал.

Уильям пробыл в тюрьме для несовершеннолетних всего год, но в этот год случилось два события: Микаэль показал Уильяму свой новый воображаемый мир, начертив его контуры палкой в грязи, когда они гуляли во дворе; а Уильям показал Микаэлю свое самое большое сокровище – письмо, которое хранил в трусах. Поделившись друг с другом самым сокровенным, они ощутили своего рода близость.

– Я уже знаю, что буду делать, когда отсюда выйду, – сказал однажды Уильям, когда они прятались за мусоркой. – Меня нанял один очень важный человек. Никто не должен так жить, Микаэль.

С этими словами он достал письмо и показал Микаэлю. В письме говорилось:

«Человек, которому нечего терять, очень опасен; его энергию и гнев можно направить на достижение общей благородной цели. Я прошу, чтобы вы сели, подумали и честно ответили: такую ли жизнь вы для себя хотите? Отступитесь ли в последний момент, вспомнив о семье или друзьях? Готовы ли вы применить свои навыки ради чего-то большего, чем маленькая жизнь маленького человека? Мне не нужны болтуны, мне нужны бойцы. Если вы федерал и вам попало в руки это письмо, советую вам хорошенько подумать. Подумайте о конституции, за соблюдением которой вы якобы следите (можно ли следить за тем, чтобы люди были свободными, разве это не противоречие?). Хорошенько подумайте, стоит ли ловить нас, когда мы забудем об осторожности – а вы поймаете. Но проиграет ваша семья. Не ошибитесь».

После того, как Уильям вышел из тюрьмы, Микаэль получил от него пару писем, но в них не было ничего конкретного, и тогда Микаэль поверил, что все, чем хвастался Уильям накануне выхода, было правдой. Что целью «очень важного человека» было большое здание, что идеи Уильяма скоро воплотятся в действия и погибнут люди. Все было очень просто. В мире было много мальчиков, подобных Уильяму – мальчиков с пустыми сердцами, готовых вступить куда угодно и сделать что угодно для разрушения мира, который так с ними обошелся.

Думая о погибших людях, Микаэль всегда думал о Вере. Он думал об Индиго. Будут ли в том здании женщины и дети? Он убил бы любого, кто стал бы угрожать Вере и Индиго.

Теперь в его комнате и внутри его мальчишеского тела, о чьем существовании во времени и пространстве уже почти никто не помнил, не осталось ничего: ни карандашей, ни ручек, ни шнурков, ни простыней. Даже краны с раковины открутили с тех пор, как он попытался сделать из них оружие – точнее, так они подумали. На самом деле он пытался найти, чем можно рисовать. Теперь у него не было воды; ее приносили в пластиковом кувшине с едой, а по вечерам кувшин забирали. Недавно один парень стал его домогаться, и тогда он взял пластиковую крышку от кувшина и воткнул ему в лоб; врачам пришлось доставать ее из раны и накладывать швы.

Лежа на прохладном бетонном полу, Микаэль вытянул перед собой одну руку и изучил рисунок вен, испещрявший тыльную сторону кисти. Представил, как кровь по венам поступает к сердцу, к первоисточнику.

Он закрыл глаза и стал ждать эту женщину, которая, как и все соцработницы до нее, будет бесполезной. Ни одна женщина его не спасет.

Ему приснился тот же сон, что всегда – звучащий вдалеке крик младенца. Но на этот раз к крику присоединился взрыв, такой громкий, словно разрушилось целое здание.

Потерянный мальчик и дочь мясника

В комнате для свиданий в тюрьме для несовершеннолетних Лилли смотрела на бесполезный дребезжащий темно-зеленый вентилятор. Если бы напротив нее стоял человек и дул в ее сторону, толку было бы больше. Вентилятор, стол, даже стены напоминали ей о школе – есть такие здания, которые словно стошнило на самих себя.

Открылась дверь. В комнату зашли два охранника; придерживая Микаэля под локти, они усадили его на стул напротив.

Мальчик уставился на нее. Точнее, не на нее, а на ее щеку. Его челюсть была так сильно сжата, что впору колоть орехи. Руки покрывали отметины – не шрамы-перышки, как у людей, которые режут себя, а глубокие расселины, как у человека, которому уже давно на все плевать. Охранники пристегнули его к стулу цепью-шлейкой, присоединили наручники к металлическому кольцу на столе и отошли в сторону.

На несколько секунд воцарилась тишина.

Затем раздался скрежет металла, и он бросился на нее через стол.

Он вздрогнула, но, слава богу, не вскрикнула.

Он рассмеялся, точнее злобно загоготал.

У нее возникло ощущение, что они будут сидеть так часами, если она не сделает что-то, что удивит его и застанет врасплох. У нее был только один ход.

Она порылась в сумочке, достала предмет и положила его на стол между ними.

Он перестал гоготать.

Предмет лежал между ними в абсолютной тишине.

Лилли смотрела на Микаэля, а тот разглядывал странный перекрученный кусочек плоти, засохший, как кукурузная шелуха, и по форме напоминающий не то букву S, не то винтовую лестницу. Она не ждала, что он заговорит; ей все твердили, что он давно уже не произносил ни слова. Но тут, совершенно неожиданно, когда она раскрыла рот и собралась уже заговорить, он прервал ее.

– Откуда это у вас?

Ей удалось не показать удивление.

– Это нашлось среди артефактов и улик, не пострадавших при пожаре, – солгала она. – Мне сказали, что предмет был…

– В запертом ящике.

– Да.

В ее голове что-то щелкнуло. Как звучал ее голос: нейтрально? Агрессивно? Снисходительно? Она не знала. Она взглянула на мальчика, без пяти минут мужчину, сжавшегося, как пружина раскаленной ярости и смутного желания. В голову пролезла непрошеная мысль: брат. Как заставить такого мальчика раскрыться? Как давно он не видел женщину? Она не встретила ни одной женщины на территории тюрьмы.

Она знала, что следующий ход может стать последним. В ее пользу играло лишь то, что она была взрослой, да ее собственные безрассудные инстинкты.

– Мне часто снится ящик, – сказала она и растянула воротник рубашки, открывая шею. – Это страшный сон. – Он