от влажности ей было тяжело дышать. Почему там не было ни деревца, ни кустика? Редкие деревья словно специально отодвинули за периметр на безопасное расстояние. Даже трава напоминала грязь.

– Он крепкий орешек. Видимо, смирился, что ничего ему уже не светит. Ему шестнадцать, а кому в своем уме придет в голову спасать парня в таком возрасте? Он в системе навсегда. Отсюда наверняка попадет сразу в учреждение для взрослых.

– Вы думаете? До восемнадцати ему еще далеко. – Лилли поковыряла землю мыском туфли. – Когда он перестал разговаривать?

Охранник снял темные очки и вытер рукой вспотевший лоб.

– Года два назад. Сначала все время кричал. Всю ночь. А днем бросался на всех и на всё подряд. Дрался с другими мальчишками, работниками столовой, врачами, охранниками. Потом стало хуже. Он начал устраивать поджоги. Потом треснул одного парня головой об стену да так сильно, что у того глаз выпал из глазницы. А однажды охранник во время обхода увидел, что он пытался вскрыть себе вены куском металла. Крови было… Ему тогда чуть руку не ампутировали. – Охранник пинал грязь. – Взгляните на его правую руку, видите, как висит? – Он указал на мальчика, стоявшего по ту сторону забора из проволочной сетки. – Он потерял чувствительность почти во всех пальцах этой руки.

Лилли прищурилась, фокусируя взгляд. И верно, одна рука мальчика безжизненно свисала. Волосы длиной до плеч, светлые, как опилки, были убраны за уши. Выражения его лица она не видела.

– А однажды – уже после того, как из его камеры забрали все, кроме одной плоской подушки, потому что он все крушил, все портил, даже пол и стены – он начал повторять: будет взрыв, который изменит все. Он говорил это нам, охранникам, другим мальчишкам, своему соцработнику. Соцработник, что был до вас, встревожился и выяснил, что парнишка связался с какими-то психами, религиозными фанатиками и приверженцами превосходства белой расы… короче, с ребятами-жди-беды, и все из-за другого парня, который тоже поступил к нам и связался с этими идиотами. Соцработник сообщил об этом федералам, и тогда мальчик перестал говорить. Но его глаза… в этих глазах просто тонна дерьма, сами увидите. А кроме глаз, вы ничего и не получите. Неважно, что он знает или не знает – после определенного возраста эти мальчики потеряны… Когда такие дети понимают, что впереди их ничего не ждет, остается только ярость. Им хочется доказать миру свое право на существование, а ради этого все средства хороши. Охранник сплюнул.

– И все же мне нужно с ним поговорить. – Лилли достала и надела темные очки. Охранник не шевелился – толстый, неуклюжий, аморфный.

– Прошу вас. – Она взглянула на площадку; мальчик ее увидел.

Охранник проводил ее к главному корпусу. Мальчик, казалось, следил за каждым их движением. Она вспомнила, что прочла в его деле: приемный сын отца-одиночки, иммигранта. Жестокое обращение. Сомнительные воспитательные практики. Пренебрежение родительскими обязанностями. При всем при этом в начальной школе он получал высокие оценки – по правде говоря, поразительно высокие. Правда, потом скатился.

А в учреждении строгого режима оказался по обвинению в убийстве младенца и отцеубийстве. Предполагаемому обвинению.

Дело было темное, многослойное, как палимпсест[10], где уже никто ничего не разберет. Кто-то считал, что его нужно судить; другие сочли его безнадежным и психически больным, возможно, унаследовавшим безумие от своих неизвестных родственников. Доказательств против него было собрано мало, но его отпечатки были повсюду, хотя это ничего не значило, так как преступление произошло в многоквартирном доме, где он жил. Если бы хоть кому-нибудь было до него дело, если бы кто-нибудь взял его к себе, жизнь его могла сложиться совсем иначе. Как вышло, что от мальчика, учившегося на «отлично», застенчивого изгоя в очках, возможно даже одаренного, он докатился до такого? До инцидента он был абсолютно здоров психически и физически и никому не доставлял неприятностей. Был просто странным приемным сынком бедного отца-иммигранта.

И почему его дело оказалось на ее столе лишь спустя столько лет? Боже, почему? Мальчику уже ‹…› шестнадцать. Будь ему десять, у нее был бы шанс. С такими детьми еще можно работать. Но мальчики-подростки… это самое сложное. Угрюмые, злые на весь мир, с бушующими гормонами. Иногда ей казалось, что на плечи мальчиков ложатся все человеческие грехи, чтобы остальные люди могли притвориться невинными и сделать вид, что мир, который они сотворили, тоже невинен – мир, где этим мальчикам совсем не достается любви.

Микаэль бродил по двору и пинал грязь. Он плюнул на руку, растер слюну, пока рука не заблестела. Рассмотрел слово, которое выцарапал на руке заостренным обломком зубной щетки: ИНДИГО. Он залил в царапины чернила от шариковой ручки. Теперь ему не разрешали иметь ни ручек, ни щеток.

Он взглянул на женщину на противоположной стороне двора. Очередная соцработница. В голове мелькнула мысль: он мог бы сломать ей руки. Почему бы и нет? У его истории больше не было начала, не было конца. Она утратила смысл.

Сигнал возвестил о том, что пора возвращаться в камеры.

Он шел по коридору в свою камеру, по пути царапая костяшками бетонную стену. Прошел мимо мальчика лет девяти – тот обнимал себя за плечи, и штаны у него были натянуты до самых подмышек. Он был в очках. Микаэль тоже когда-то носил очки, но сейчас он уже не помнил, когда в последний раз четко видел мир. Он перестал носить их с того дня, когда во дворе вонзил дужку одному парню в горло. С тех пор никто не пытался его изнасиловать или повалить на землю; никто к нему не приближался. Тогда его чуть не отправили во взрослую тюрьму, да места не нашлось. Сейчас, проходя мимо девятилетнего мальчика, он ударил его по горлу локтем, и тот опрокинулся на спину. Микаэль совсем не помнил себя в девять лет.

В тюрьме для несовершеннолетних, когда его повалили на землю и держали – один даже наступил ботинком на его шею, прижав его к бетонному полу, – он почуял запах коленей мальчика, который его насиловал. Тот растер их в кровь, пока елозил туда-сюда по бетону. Лежи тихо, подумал тогда Микаэль. Потом можно будет убить их всех. Ты же убийца. Так записано в твоем деле.

Он навсегда запомнил этот запах – запах насилия. Запах медных монет.

В первые свои визиты в библиотеку в свободное от работы время Лилли изучила систему, в которой работал ее отец: посты, назначения, ранги. Узнала, какой пост отец занимал. Какой властью обладал и какие