Коля сидел тихо, дяди Жоры тоже не было слышно, и лучину он сразу погасил, как к двери с той стороны приблизились. Кто это там пришел? Коле стало очень страшно. Может, это они про него говорят? Сквозь щели временами пробивался свет фонарика. Дядя Жора, когда луч на него попал, подмигнул Коле. Все равно страшно.

Что-то грохнуло с той стороны двери, и она распахнулась. Вошли двое дядек, их лиц не видно было, потому что они фонарик направили перед собой – он высветил дядю Жору и Колю. Мальчик даже рукой заслонился от света, поэтому не видел, что делается.

Кажется, дядьки удивились. Некоторое время они смотрели молча. А потом один из дядек присвистнул да как заорет:

– Искусствовед! Жора! Товарищ дней моих суровых! Это ж ты! Какими судьбами?!! Тебе ж еще осталось два года… Или… амнистировал себя?..

Тут и дядя Жора заорал:

– Сучок! Вот так встреча! Не, не сам! Все чисто! А у тебя пожрать есть? А то мы тут два дня не емши.

– И пожрать, и выпить! Все есть! Доставай бациллы, Гусь! Все доставай! Это ж Искусствовед, дружбан мой, в Вадино вместе отбывали!

В пещере теперь было светло. Сучок водрузил посреди служившего столом ящика мощный фонарь. Тот, кого называли Гусь, мигом забрал два ящика из Колиного угла (с одного Колю столкнул), еще два притащил с другой стороны пещеры и стал выкладывать из рюкзака продовольствие.

Необыкновенно прекрасный запах наполнил помещение. Пахло колбасой, салом, огурцами, укропом. Вынули и бутылки. Стеклянные с водкой и пластиковые с водой. Коля чуть сознание не потерял от голода. Он теперь тихо стоял в углу и по-прежнему очень боялся. И есть очень хотел. И пить.

– Коля! – позвал дядя Жора. – Иди поешь. Уступи ему место, Гусь!

Он отрезал хлеба, положил на него большой кусок колбасы, огурец вдоль разрезал и тоже сверху положил. И протянул ребенку. Потом из пластиковой бутылки налил воды в бумажный стакан, предварительно понюхав.

– Вода! – провозгласил он удовлетворенно. – Садись, Коля! Не спеши только! По маленькому кусочку откусывай и жуй хорошо. Сразу нельзя много. Одного бутера для начала хватит. А когда поешь, может, и не надо тебе с нами сидеть – мы тут водку пить будем. А ты, Коля, колбаски поешь, водичкой запей и спать иди. Гусь, ты почему его ящики забрал?! Тебе лень из другого угла принести? А ну, верни, как было!

Гусь выжидающе посмотрел на Сучка, тот кивнул. Потом, внимательно оглядев Колю, повернулся к дяде Жоре:

– Так это, значит, ты парня, что в поселке ищут… увел? А чего ж выкуп не требуешь? Не было слышно про выкуп…

– А это тебя не касается, Сучок! Много будешь знать, скоро состаришься. Я в твои дела не лезу, и ты в мои не лезь. Иди, Коля, на свои ящики – вон, Гусь поставил уже, поешь там и спать ложись.

Сучок спрашивать перестал, начал водку в стаканы наливать. Гусю кивнул, чтоб тоже садился. В три стакана разлил доверху. А Коля взял свой стакан с водой и бутерброд и ушел в уголок, куда ящики его вернули.

Он старался жевать потихоньку, не проглотить такой вкусный бутерброд одним махом – мама на днях читала им с Петей книжку о ленинградских детях-блокадниках: если много сразу съешь после голода, то можно умереть. Дядя Жора правильно напомнил. Одного стакана воды ему показалось мало, однако просить еще он постеснялся. После еды и впрямь спать захотелось. Коля постелил на ящики дяди-Жорин свитер, прилег. Сон, однако, пришел не сразу, и некоторое время мальчик слышал разговор взрослых. Там горел установленный на ящик мощный фонарь, там ели и пили.

– Слышь, Жора, дело хочу предложить: тут один бобер хорошие бабки обещал заплатить за поджог… Мы б сделали еще вчера, но полиция крутится в этой деревне как раз из-за пацана твоего… пережидаем вот день-два. Хочешь с нами?

– Это Боровики, что ли? – спросил дядя Жора и резко вскинул бровь, отчего лицо его стало напряженным. – Так ведь их уже пожгли. Что там еще жечь?! Там, имей в виду, те два дома, что остались, музейную ценность представляют. Это я тебе как искусствовед говорю. За них по головке не погладят. Это тебе не просто так – деревенскую избу поджечь.

Сучок с утрированным удивлением расширил глаза, будто не понимая, а потом от души рассмеялся, и Гусь подхватил. Смех у Гуся был тонкий, визгливый.

– Ты что, Жора, ссышь, что ли? – отсмеявшись, прокомментировал старший. – Не похоже на тебя. Раньше-то и смелей был, и умней. Ты нам и не нужен вовсе – неужто не понимаешь? Это я как зэк зэку помочь хотел – дело выгодное предложить. Учитывая твое положение. А ты бы насчет парня твоего… – он кивнул на спящего Колю, – взял в долю. Мы б с Гусем помогли выкуп с предков его выцарапать. Мы ж местные, все знаем, ты без нас не обойдешься. Вижу уже: ты парня выкрал, а с какой стороны подступиться, не понял еще. Могу сразу сказать, например, что у предков его бабла, может, и немного, однако, кроме дома в Пржевальском, есть хата в Смоленске, и неплохая. Так что три лимона запрашивать смело можно, они смоленскую хату продадут ради мальца, не сомневайся. Делить бабки после будем. А как подойти, чтоб не попасться, – это я знаю. Давай твою бадью – еще налью! Гусь, придвигай свою, что сидишь, как неродной?

Коля понял в разговоре взрослых не все, ему было страшно, но не очень: длительное предшествующее напряжение и полученная наконец еда сделали свое дело, чувства притупились, и вскоре мальчик заснул.

Глава 17. Петровское

Пржевальский уже третий месяц жил у себя в Слободе. Хоть был он теперь генерал, привычки не переменились. Первые месяцы возвращения домой у него всегда были счастливыми. Адреналин путешествия еще не выветрился из организма, оседлая жизнь не успела надоесть. Он наслаждался передышкой и отдыхом. Генерал и здесь не был ленив. Сейчас основной его работой было описание путешествия. Как обычно, он подробно описывал только что совершенное путешествие для книги – вспоминал недавно пройденный путь, переживал заново, осмысливал происходившее с ним и его друзьями… Кроме того, большое удовольствие доставляла охота. Он ходил на нее теперь не каждый день, однако часто, иногда с Пыльцовым, иногда с Кириллом и другими мужиками. С Мельниковыми отношения вошли