Я безумно хотела возразить. Даже рот пару раз открывала, но… почти сразу захлопывала его, задумываясь все больше. В моей жизни и правда давно что-то пошло не так. Я зациклилась на том, что жить нужно по нормам и правилам, установленным до нас — так положено, и это неоспоримо. Но насколько эти правила верны, если не приносят ни мне, ни детям счастья?..

— Мы приехали! — постановила Хель, надавливая на руль и сигналя охране, чтобы открыли ворота. — Завтра, Марго, заберу тебя в одиннадцать. По магазинам. Шоппинг, детка, будет выматывающим, так что готовься!

Она попрощалась быстро, высадив меня во дворе и тут же свинтив куда-то. А я, посмотрев на свет в окнах второго этажа виллы, улыбнулась и пошла к гостевому домику, предвкушая, как обрадуются мне дети.

Но дети бессовестно спали.

Милые ангелочки в кроватках, с улыбками на безмятежных лицах.

— Еще часов в девять легли, — шепнула мне Зоя Аркадьевна, осторожно закрывая дверь. — Мне на вилле комнату выделили, я пойду спать туда. А завтра к семи приду, Маргарита. Вы, кстати, совершенно чудесно выглядите.

— Спасибо, — ответила грустно. — Долго всё только, не успела уложить Артёма сама…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Он нервничал, — улыбнулась няня, — переживал. Но стойко вынес расставание. Смелый малыш. Лёг рядом с телефоном, чтоб, если приснится кошмар, мог позвонить вам.

Я засмеялась.

— Это на него похоже.

— Чудесные дети, — кивнула Зоя Аркадьевна. — Очень вас любят и волнуются, чтобы к вам вернулось настроение.

Я удивленно посмотрела на женщину:

— Какое настроение?

— Весёлое, — ответила она. — Они хотят, чтоб вы больше смеялись. Сказали, что с тех пор как ушел их папа, вы совсем устали.

— Совсем устала? — я глупо хлопала глазами.

— Такая была формулировка от Ариночки. Остальные просто согласились. Так что, Маргарита, отдыхайте. Дети очень верят в эту поездку и в вас.

Она ушла, загадочно улыбаясь, а я так и осталась смотреть ей вслед, обдумывая сказанные слова. «Устала» — самое верное определение. Хотя не перерабатывала на работе и на огороде, не разгружала вагоны, не преодолевала десятки километров ежедневно… Устала от состояния амебы, от дня сурка, но сама не поняла, как втянулась в этот ритм, и стало страшно что-то менять, превратившись в хомяка, крутящего колесо день и ночь, и забыв, что вне этого колеса целый мир.

Следующий день прошел как в дурмане: ночью я очень плохо спала, а утром рано поднял Артёмка.

Дети восторженно рассматривали цвет моих волос, утверждали, что они стали словно шелковые и хвалили за стрижку. Я улыбалась, старалась уделить внимание каждому до отъезда и чувствовала острую вину за то, что снова собираюсь весь день провести вдалеке от них.

На завтраке меня закидали комплиментами все, кроме разве что отца. Тот сидел болезненно-бледным и неистово расправлялся блюдо в своей тарелке. Не ел, а кромсал вилкой и ножом. Будто ему туда врага положили, и он пытается расквитаться за все грехи. Впрочем, быстро утратив интерес к сим непонятным нам действиям, он молча встал и, не прощаясь, удалился в кабинет.

Жанна Михайловна за ним не пошла, но, чуть отойдя в сторону, позвонила Золоткову. Громко с ним поздоровавшись, она опомнилась, посмотрела на нас и дальше говорила тихо, — так, что нам слышно не было.

Меня разбирало любопытство, хотелось понять, что творится в этом странном семействе и, может быть тогда, понять, зачем нас всех пригласили. Чем руководствовался отец, когда стал разыскивать всех нажитых за долгие годы отпрысков? Чувством вины, страхом перед тем светом или желанием насолить жене? Если последнее, то что она могла натворить?

Столько вопросов, а ответов никто не давал. Я попыталась подойти к Жанне Михайловне, но она лишь отмахнулась, сказав, чтоб больше думала о себе и детях, а не беспокоилась о пустяках. При этом сама она выглядела опечаленной, а под ухоженными глазами залегли мешки, заметные даже после попытки тщательно спрятать их под слоем хорошего тонального крема.

Ближе к одиннадцати часам мне позвонила Хель и сообщила, что к ней меня отвезёт Лев. Сводный братец вызвался быть моим водителем, так как имел в городе дела. Так и случилось, Лёва — выглядящий безупречно в выглаженных светлых брюках и белой рубашке поло — отвез меня к офису Хельтруды, проводил до её кабинета, кивнул очень красивой девушке с ресепшна, поприветствовал её и сообщил, что пришли «свои».

Та улыбнулась ему и смущенно отвела взгляд, после чего начала яростно что-то печатать на клавиатуре. И все бы ничего, да только на повернутом в сторону кабинета мониторе светился лишь рабочий стол… Забыла, бедняжка, документ открыть.

— Эх, — почти шепотом сказала я, когда мы постучались и вошли к Хель. Та говорила по телефону и жестом дала понять, чтоб подождали тихонько. — где моя юность, когда я так же краснела при виде красавчиков?

— Спасибо за красавчика, — уловил главное Лёва. — Плюс тебе в карму, сестра.

Он растянул губы в ехидной улыбке, очень его украшавшей.

— Мне-то плюс в карму, а тебе минус, — заметила хмуро, — ты должен был, как хороший мальчик, напомнить, что годы моей юности еще не прошли. Что я еще о-го-го.

— И вам добрый день, — задумчиво отпивая кофе, поприветствовала нас закончившая разговор Хель. — Снова совращаешь мою секретаршу, Лёвчик? Ох, дождешься у меня!

— Я просто прошёл мимо, — сделал невинный вид парень, при этом яростно борясь с желанием улыбнуться. — И вежливо поздоровался.

— Вежливостью ты её и сразил, — кивнула Хель, — главное, чтоб не до состояния нестояния или беременности. Она мне еще нужна здесь. Ну а ты, Марго? Тоже сражена красотой мальчика?

— Безусловно, — я посмотрела на Лёву, прищурилась. — Хоть и ростом не очень, и в плечах мелковат, да и губы тонковаты… Но родственников не выбирают, приму братика любым.

— Губы и правда тонкие, — согласилась Хель, — и тщедушность фигуры ты зря подчеркиваешь этими футболочками в обтяг.

— Эй! — возмутился предмет обожания многих, но не наш. — Не стыдно вам? Вдвоём на одного. За что?

— Чтоб не заносило на поворотах, — Хель встала, взяла сумочку и пошла к выходу, продолжая: — Совратишь мне девочку, разобьешь сердце, она работать не сможет.