— С любовью, — медленно проговорилаФрингилья, — все обстоит так же, как с почечными коликами. Пока несхватит, даже не представляешь себе, что это такое. А когда об этомрассказывают — не веришь.

— Что-то в этом есть, — согласился ведьмак. —Но есть и различия. От почечных колик рассудок не спасает. И их не лечит.

— Любовь смеется над рассудком. И в этом еепритягательная сила и прелесть.

— Скорее глупость.

Фрингилья встала, подошла к нему, стянула перчатки. Ее глазапод сенью ресниц были темными и глубокими. От нее исходил запах амбры, роз,библиотечной пыли, истлевших бумаг, свинцового сурика и типографской краски,порошка чернильного орешка, стрихнина, которым пытались травить библиотечныхмышей. У этого запаха было мало общего с афродизиями. Тем удивительнее, что ондействовал.

— Ты не веришь, — сказала она изменившимсяголосом, — в неожиданный импульс? В бурное притяжение? В столкновениелетящих по пересекающимся траекториям болидов? В катаклизм?

Она протянула руки, коснулась его плеч. Он коснулся ее плеч.Их лица сближались, пока еще медленно, чутко и напряженно, губы соприкасалисьосторожно и нежно, как будто боялись спугнуть какое-то очень-оченьнастороженное существо.

А потом болиды столкнулись и произошел взрыв. Катаклизм.

Они упали на кучу фолиантов, разъехавшихся под их тяжестьюво все стороны. Геральт уткнулся носом в декольте Фрингильи, крепко обнял ее исхватил за колени. Подтянуть ее платье выше талии мешали разные книги, в томчисле полные искусно выполненных вензелей и украшений «Жития пророков», а также«De haemorrhoidibus»,[22] интересный, хоть и противоречивый медицинскийтрактат. Ведьмак отпихнул огромные тома в сторону, нетерпеливо рванул платье.Фрингилья охотно приподняла бедра.

Что-то упиралось ей в плечо. Она повернула голову.«Искусство акушерской науки для женщин». Быстро, чтобы не будить лиха, онаглянула в противоположную сторону. «О горячих сероводородных водах».Действительно, становилось все горячее. Краешком глаза она видела фронтисписраскрытой книги, на которой возлежала ее голова. «Заметки о кончиненеминуемой». «Еще того не лучше», — подумала она.

Ведьмак расправлялся с ее трусиками. Она приподнимала бедра,но на этот раз чуть-чуть, так, чтобы это выглядело случайным движением, а неоказанием помощи. Она не знала его, не знала, как он реагирует на женщин. Непредпочитает ли тех, которые прикидываются, будто не знают, чего от них ждут,тем, которые знают, и не проходит ли у него желание, если трусики снимаются струдом.

Однако никаких признаков потери желания ведьмак не проявлял.Можно сказать, совсем наоборот. Видя, что время не ждет, Фрингилья жадно ишироко развела ноги, перевернув при этом кучу уложенных один на один свитков,которые тут же лавиной низверглись на них. Оправленное с тисненую кожу«Ипотечное право» уперлось ей в ягодицу, а украшенный латунной оковкой «Codexdiplomaticus»[23] — в кисть Геральту. Геральт мгновенно оценил ииспользовал ситуацию: подсунул огромный томище туда, куда следовало, Фрингильяпискнула: оковка оказалась холодной. Но только какое-то мгновение.

Она громко вздохнула, отпустила волосы ведьмака и обеимируками ухватилась за книги. Левой — за «Начертательную геометрию», правой — за«Заметки о гадах и пресмыкающихся». Державший ее за бедра Геральт случайнымпинком повалил очередную кипу книг, однако был слишком увлечен, чтобы обращатьвнимание на сползающие по его ноге фолианты. Фрингилья спазматическипостанывала, задевая головой страницы «Заметок о кончине…».

Книги с шелестом сдвигались, в носу свербило от резкогозапаха слежавшейся пыли.

Фрингилья крикнула. Ведьмак этого не слышал, поскольку онасжала ноги у него на ушах. Он скинул с себя мешающую действовать «Историю войн»и «Журнал всяческих наук, для счастливой жизни потребных». Нетерпеливо воюя спуговками и крючками верхней части платья, он перемещался с юга на север,непроизвольно читая надписи на обложках, корешках, фронтисписах и титульныхстраницах. Под талией Фрингильи — «Идеальный садовод». Под мышкой, неподалекуот маленькой, прелестной, призывно торчащей грудки, — «О солтысахбесполезных и строптивых». Под локтем — «Экономия, или Простые указания, каксоздавать, разделять и использовать богатства».

«Заметки о кончине неминуемой» он уже прочитал, прильнулгубами к ее шее, а руками находясь вблизи «Солтысов…». Фрингилья издаластранный звук: то ли крик, то ли стон, то ли вздох… Отнести его к какой-либоопределенной разновидности восклицаний было сложно.

Стеллажи задрожали, стопки книг закачались и рухнули,повалившись словно скалы-останцы после крупного землетрясения. Фрингильякрикнула снова. На сей раз с грохотом свалилось первое издание «De larvisscenicis et figuris comicis»[24] — истинная белая ворона, за нею рухнул«Перечень общих команд для кавалерии», потянув за собой украшенную прелестнымигравюрами «Геральдику» Иоанна Аттрейского. Ведьмак охнул, пинком вытянутой ногисвалив новые тома. Фрингилья опять крикнула, громко и протяжно, свалилакаблуком «Размышления или медитации на дни все всего года», интересноеанонимное произведении, которое неведомо как оказалось на спине у Геральта.Геральт подрагивал и читал ее поверх плеч Фрингильи, невольно узнавая, что«Замечания…» написал доктор Альбертус Ривус, издала Цинтрийская Академия, аотпечатал мэтр-типограф Иоганн Фробен-младший на втором году царствования еговеличества короля Корбетта.

Воцарившуюся тишину нарушал только шорох сползающих книг ипереворачивающихся страниц.

«Что делать, — думала Фрингилья, ленивыми движениямируки касаясь бока Геральта и твердого уголка» Размышлений о природевещей". — Предложить самой? Или ждать, пока предложит он? Только б неподумал, что я робкая… или нескромная…

А как повести себя, если предложит он?"

— Пойдем и поищем какую-нибудь постель, —предложил немного хрипловато ведьмак. — Нельзя так безобразно обращаться скнигами — источником знания.

* * *

«Тогда мы отыскали постель, — вспоминал Геральт, пускаяПлотву в галоп по парковой аллее. — Постель в ее комнате, в ее алькове. Мыотдавались любви, будто помешанные, ненасытно, жадно, алчно, словно послемногих лет воздержания. Как бы про запас, так, будто воздержание снова грозилонам.

Мы поведали друг другу многое. Поверяли весьма тривиальныеистины. Изливали прекраснейшую ложь. Но ложь эта, хоть и была ложью, говориласьне для обмана».