Подъезд оказался чистым, с хорошим ремонтом, лифт тоже не подкачал – видно было, что жильцы свой дом берегут и заботятся о нем.

Квартира вдовы находилась на восьмом этаже. Пара вышла из лифтовой кабины на лестничную площадку и огляделась. Тишина, где-то парой этажей выше слышались голоса, а в какой-то квартире снизу приглушенно звучал рояль.

Алевтина окинула взглядом темно-коричневую, «под кожу» дверную обивку, солидную латунную ручку и подошла к стене рядом с дверным косяком. Пальцы ее коснулись бежевой штукатурки, легонько стукнули по стене, словно женщина проверяла на прочность и штукатурку, и стену, затем под ладонью возникла едва заметная рябь, будто поверхность размягчилась. Хитро подмигнув своему директору, Алевтина Михайловна шагнула прямиком в стену, исчезая из вида.

Большая, просторная трехкомнатная квартира имела несколько сложных замков, но, к счастью, сигнализация отсутствовала.

– Только ничего не трогай, – предупредил Феликс, как только Алевтина открыла дверь изнутри и впустила его. – Не должны остаться следы нашего пребывания.

– Ясен перец, – кивнула женщина, и они пошли осматривать комнаты.

По всей видимости, дела у господина Арояна шли неплохо: в квартире был дорогой ремонт, дорогая мебель и не менее дорогая бытовая техника. Спальня, гостиная, кабинет-библиотека—там Феликс задержался. На стене у книжного стеллажа висели фотографии в рамках. На одних снимках была Карина в детстве или уже взрослая, на других фото – двое: блондинка лет тридцати, с худощавым лицом, высокими скулами, выразительными голубыми глазами и стильной стрижкой. Рядом с нею на всех фотографиях был запечатлен мужчина лет пятидесяти: немного ниже ростом, полноват, с приятным, располагающим лицом, он обнимал блондинку то за талию, то за плечи и неизменно счастливо улыбался.

– Феликс, смотри, что тут есть.

Он обернулся. Алевтина стояла у массивного письменного стола, заглядывая куда-то за него.

– Что там?

– Иди глянь.

За столом, вдоль стены, до самого окна громоздились большие, туго набитые целлофановые пакеты. Заглянув внутрь пары из них, Феликс с Алевтиной обнаружили там ношенную мужскую одежду и обувь.

– Надо же, как быстро вдовушка мужнины вещи собрала, – с холодком в голосе произнесла Аля. – На помойку, интересно, снесет или в фонд какой благотворительный?

– Кто знает, кто знает.– Феликс отошел обратно к стене с фотографиями.

Еще раз посмотрев на снимки, он вышел из кабинета.

С полчаса Феликс осматривал квартиру, заглядывая в шкафы и тумбочки. Не найдя ничего интересного, он махнул Алевтине, и они пошли в прихожую. У платяного шкафа Феликс притормозил и открыл дверцы. Кроме женской верхней одежды, там висели еще и сумки. Одна – большая, из мягкой рыжей кожи, привлекла его внимание очертанием предмета, находящегося внутри. Феликс взял сумку и вытащил из нее планшет, а следом мобильник в белом чехле с нарисованной веточкой сакуры и россыпью сверкающих кристаллов. Поочередно включив оба аппарата, Феликс быстро удостоверился, что они принадлежали Карине.

В телефоне, кроме списка контактов и пары селфи-фотографий с работы, ничего не нашлось, зато в планшете имелось множество фотографий. Детство и отрочество Карины с отцом и матерью – полной, большеглазой армянкой, с короной черных волос. Затем повзрослевшая Карина с отцом. И с десяток свежих снимков. На них девушка находилась не только с отцом, но, по всей видимости, и с мачехой, только на одних снимках женщина была обрезана и в кадре оставалась лишь ее рука или плечо, а на других грубо замазана при помощи Фотошопа.

– Не очень-то, видать, отношения сложились, – сказала Аля, глядя на экран. – Что, прижмем дамочку?

– Нам нечего ей предъявить.– Феликс выключил планшет и убрал вместе с телефоном обратно в сумку.

– То есть как – нечего? А… а… а…

– Да-да-да, что? Одежда в пакетах? Так, может, горе слишком велико, не может видеть в квартире вещи любимого, ее это травмирует. Гаджеты падчерицы забрала из квартиры? Так, может, на автомате, чтобы чужие люди не прихватили.

– Но мы-то чувствуем, что она замешана!

– Предлагаешь ей чувства наши предъявлять? На эмоциях мы далеко не уедем.

–А ты что предлагаешь?

– Вечером Эрика вернется из Подмосковья.– Феликс закрыл дверцы шкафа и направился ко входной двери. – Узнаю ее планы на завтра и понаблюдаю за ней – куда поедет, с кем пообщается.

– Да ну, – досадливо поморщилась Алевтина, – так это дело еще бог знает на сколько растянется.

– Считаешь, лучше выбить признание под пытками для ускорения процесса? Мы сами не знаем пока, насколько она виновна и виновна ли вообще.

– Виновна! – отрезала Аля. – Вот увидишь – виновна!

Они покинули квартиру и, никем незамеченные, вышли из подъезда. В солнечных лучах сверкал, переливался быстро тающий снег. По асфальту текли самые настоящие весенние ручьи, которых в Москве раньше апреля и не ждали.

– Надо же, как рано весна началась в этом году.– Перепрыгнув небольшую лужицу, Аля подошла к машине и открыла переднюю дверь. – Может, и лето будет хорошим.

– Может.– Феликс сел за руль, надел черные очки и вдобавок опустил солнцезащитный козырек – для его глаз солнечный свет был чересчур слепящим. – Аля, садись, поехали.

– Да я покурить хотела.– Женщина так и стояла у открытой двери.

– В машине покуришь, садись.

– Ты ж не любишь, когда в машине.

– Я много чего не люблю, но приходится мириться. Садись, говорю.

Алевтина села в салон и достала из сумки пачку тонких ментоловых сигарет.

По перегруженным магистралям в агентство добрались уже в четвертом часу. К этому моменту Алевтина успела сильно проголодаться, да и Феликс ощутил пока еще слабое эхо голода.

Зайдя в особняк, Алевтина сходу отправилась на кухню, а Феликс – к себе в кабинет. Из сейфа он достал свой любимый кубок работы Бенвенуто Челлини, из миниатюрного холодильника – кокосовые орехи и початую бутылку красного сухого вина.

Приготовив кровезаменяющий напиток, мужчина сел за стол и достал из ящика папку с делом Карины. И только он поднес к губам бокал, как стол с раскрытой папкой и бумагами пошатнулся и закачался перед глазами. Внезапно нахлынувшая дурнота вдавила в спинку кресла с такой силой, что Феликс едва не выронил кубок. Все же сумев сделать пару глотков, мужчина осторожно поставил бокал на столешницу подальше от края. Ослабевшие пальцы разжались, выпуская ножку кубка, рука осталась на столе, и тут Феликс почувствовал это. Бьющий в окно солнечный луч попал на запястье, и кожа вдруг ощутила его так, будто внезапно обострилась до предела чувствительность – это походило на ожог крапивы или ядовитой медузы.

Резко отдернув руку, он вместе с креслом отодвинулся в тень. Никакого следа на запястье не виднелось, ощущение ожога быстро прошло, но Феликс продолжал напряженно смотреть на этот небольшой участок кожи, словно в любой момент там могло произойти нечто страшное.