Эмити не знала, как высчитать сумму всех этих «может быть». Может быть, такой математики и вовсе не существует.

Отец умолк, а Эмити уставилась на так называемый ключ. У этой чертовой штуковины была особенная аура, глаз не отвести. Даже если не знаешь, что это за устройство, сразу ясно, что в нем таится чудовищная мощь, черная магия… а может, и белая, если пользоваться им для благих дел. Ключ тускло мерцал, словно Кольцо Всевластья, самое главное из всех колец, уничтожить которое можно лишь там, где оно выковано, – в горниле Мордора. Наконец она сказала:

– Пойду посмотрю, как там пицца.

Стройная и фигуристая Констанс Ярдли выглядела моложе своих лет. Фолкерк даже счел ее привлекательной, что весьма странно – ведь она училка английского. У Ярдли, как и у всех училок английского на его памяти, был высокомерный вид. Вызубрили, какие бывают придаточные предложения и что такое обособленное обстоятельство, а теперь думают, что у них есть право задирать нос. Такие всегда смотрели на него свысока, и Фолкерк не видел в этих мерзких рожах никакой красоты.

По его опыту, многие женщины – и не только училки английского – слишком много о себе думают. У Ярдли был такой вид, словно она ожидала, что ты бросишься целовать ей зад и приговаривать: «Ай, спасибо за такую привилегию».

Когда он уходил наверх, Ярдли сидела на диване среди своих книжек, вся такая воспитанная и терпеливая, но Фолкерк видел ее насквозь. Видел, что норов у этой бабы надменный, а натура наглая.

Она напоминала ему не только училку английского из школы-интерната – ту, что мучила его и насмехалась над ним больше остальных, – но еще и ненавистную мачеху по имени Катарина, наложившую лапы на папашин болт вскоре после того, как мамаша сыграла в ящик. К тому времени, как Фолкерку исполнилось тринадцать, Кэт выродила папаше двоих щенков, а потом затрахала бедолагу до сердечного приступа. Пасынка же сбагрила в школу-интернат, после чего потихоньку заграбастала положенное ему наследство.

Теперь же, спустившись со второго этажа в домашнюю библиотеку, Фолкерк увидел, что с дивана Ярдли пересела за стол и взяла в руки книгу толщиной страниц в пятьсот, а то и больше. Надев бифокальные очки, она что-то писала в линованном блокноте. Почерк у нее, несомненно, ровный, как у пишущей машинки, и каждая запятая обязательно будет на своем, сука, месте.

В комнате было двое парней Фолкерка: Эллиот и Гульдинг. Один стоял у выхода в сад, а другой – у двери в коридор, чтобы Ярдли, чего доброго, не надумала никуда уйти. По виду было ясно, что эти ребята всегда готовы расколоть чью-нибудь коленную чашечку: даже бесплатно, чисто для удовольствия. Любой человек в здравом уме сразу сообразит, что с ними лучше не связываться.

Констанс Ярдли делала вид, что не замечает их присутствия. Или же считала, что такое быдло ее и пальцем коснуться не посмеет. Может, думала, что они ждут, пока она не велит принести чаю, или кинутся взбивать подушки, если ее высочество выразит желание вернуться на диван.

Фолкерк подошел к столу, посмотрел на Констанс Ярдли сверху вниз и спросил:

– Ну и что вы думаете? Как это животное оказалось у вас на втором этаже?

Она не сразу ответила на вопрос. Сперва дописала предложение, сделала пометку в книге, потом откинулась на спинку кресла и уставилась на Фолкерка сквозь линзы очков:

– Что я думаю? Я пришла с работы и увидела все это безобразие. Настали странные времена – вот что я думаю. И хочу лишь одного: чтобы вы забрали труп. Полицейские спрашивали, не мой ли это питомец. Я заверила их, что знаю бесчисленное множество способов выставить себя на посмешище, но держать шимпанзе, одетого в костюм бойскаута, – ну уж нет, увольте.

– Думаю, вы хорошенько его рассмотрели. И понимаете, что все не так просто, как кажется.

– На мгновение мне показалось, что это очень волосатый мальчик. Но потом я поняла, что он… даже не знаю, кто он.

– Я уже сказал, что это вопрос национальной безопасности.

– Главное, не намекайте, что это жалкое существо – инопланетянин или русский шпион. Я человек доверчивый, но не настолько.

Фолкерку захотелось перегнуться через стол красного дерева и отвесить ей пощечину, но он сдержался, понимая, что одной пощечиной дело не ограничится.

– Все, что вы сегодня видели, все, о чем мы с вами говорили, – строго секретно. Как и факт пребывания здесь агентов АНБ. Если хоть словом обмолвитесь, вас будут судить в соответствии с Законом о государственной тайне.

Она улыбнулась и сняла очки:

– А вы действительно агенты АНБ? Или работаете на кого-то еще? И неужели в нашем законодательстве есть закон с таким нелепым названием?

– Разумеется, есть. Иначе я не стал бы его упоминать.

– Не стали бы? – Она положила очки на стол. – Сомневаюсь. Судя по тому, что здесь произошло, разумно будет предположить, что кто-нибудь из соседей видел это… существо.

– Оказалось, что никто ничего не видел.

– Но кто стрелял из моего пистолета?

У Фолкерка были кое-какие предположения на этот счет, но это не ее собачье дело. Он ответил на вопрос грозным взглядом – так же как на него смотрели учителя в школе.

Констанс Ярдли пялилась ему в глаза так долго, что Фолкерк едва не вышел из себя. Наконец она покачала головой и сказала:

– Поверить не могу. Приберитесь на втором этаже – и вон из моего дома.

– Труп мы увезем, а прибираться будете сами. Даже не думайте вызывать уборщиков. Возникнут лишние вопросы. Сделаете все собственными руками. Думаю, вам понадобится ведерко для рвоты.

Она взглянула на него с таким презрением, что Фолкерк понял: эта может встать в позу. Он еще больше утвердился в своих подозрениях, когда Констанс Ярдли спросила:

– У нас что, страну переименовали? Теперь мы живем не в Америке?

Фолкерк подошел к ближайшей стене и смахнул с полки полтора-два десятка книг. Потом проделал то же самое со второй полкой.

Наверняка эта баба трясется над своей макулатурой. Фолкерк ожидал, что Констанс Ярдли вскочит на ноги и начнет бранить его за вандализм. Однако она осталась в кресле. Взгляд ее сделался пронзительным, как кинжал.

Фолкерк вошел в раж и сбросил на пол еще несколько книг. Эллиот и Гульдинг смотрели на него с мрачным одобрением.

– Мы не какие-то вшивые агенты АНБ, Конни. Мы гораздо, гораздо хуже. Знаешь, сколько сейчас поставлено на карту? Столько, что уму непостижимо. Тем более твоему грамматическому умишку, Конни. Если не сделаешь, как сказано, я вернусь, побросаю все твои чертовы книжки на пол и подожгу, а тебя изобью до полусмерти и швырну в костер. Поняла, Конни?

Наконец-то она вскочила со своего кресла. Стояла прямая, как жердь, и вся бледная, руки свесила, кулаки сжала. На лице у нее читалась фарисейская гадливость, но Фолкерк понимал, что скрывается за этой миной. Конни было очень страшно. Еще чуть-чуть, и с ней случится истерика.