30 апреля войска обоих фронтов продолжали вести бои в Берлине, уничтожая окруженную вражескую группировку. Гитлер все еще колебался: днем он предоставил генералу Вейдлингу свободу действий и разрешил попытку прорыва, а к вечеру отдал генералу новое распоряжение: оборонять Берлин до последнего человека. Гитлер метался, а части окруженного гарнизона упорно дрались за каждый квартал, за каждый дом. Уже к концу дня 30 апреля положение берлинской группировки стало безнадежным. Передовые части армии генерала В. И. Чуйкова находились в 800 метрах от гитлеровской канцелярии. Прошел слух об исчезновении Гитлера и его самоубийстве. Командованием 1-го Украинского фронта эти сведения были получены 1 мая из штаба 1-го Белорусского фронта. Преемники Гитлера для ведения переговоров отправили начальника штаба сухопутных войск генерала Кребса. Все вопросы, связанные с прекращением боевых действий в Берлине и последующей капитуляцией немецко-фашистских войск, по указанию Ставки решались маршалом Жуковым.

Из стенограммы беседы И. С. Конева с К. М. Симонова о взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом:

Конев: Мне бы хотелось сказать о наступлении в Берлине и о взаимодействии с соседом – 1-м Белорусским фронтом. Чем дальше продвигались наши войска к центру Берлина, тем больше возникало трудностей взаимодействия с 1-м Белорусским фронтом, особенно в применении и нацеливании авиации. Применять авиацию в условиях городских боев вообще очень трудно. Из-за того, что все объято пламенем, дымом, пылью, трудно вообще различить картину военных действий. По докладам, которые я получал от командующего 3-й гвардейской танковой армией Рыбалко, я знал, что он несет большие потери, хотя немецкая авиация по нашим наступающим войскам в Берлине почти не наносила ударов, она была подавлена, и наше господство в воздухе было полным. Рыбалко с большой тревогой докладывал: «Несу потери от нашей авиации. Трудно отличить, которого фронта – 1-го Белорусского или 1-го Украинского». Я даже не исключаю, что действовала наша авиация, хотя командиры корпусов находились на передовых командных пунктах вместе с командармами, но нацеливание было очень затруднено. Такое же положение сложилось и на 1-м Белорусском фронте, где действиями авиации руководил Главный маршал авиации Новиков. Так что не исключено, что по нашим войскам били и свои, и чужие. Словом, Рыбалко было тяжело. Он просил: «Очень прошу вас – самое главное: прекратить действия нашей авиации, просто не дает никакого покоя, несем очень сильные потери». Вот такой доклад я неоднократно получал от Рыбалко.

Все это так обострило отношения между командующими фронтами, что потребовалось даже вмешательство Верховного главнокомандования. И та и другая сторона обратились с просьбой организовать взаимодействие войск, участвующих во взятии Берлина. Я понимаю, что ряд выпадов и резкостей можно списать за счет сложной и острой обстановки, большого нервного напряжения и огромной ответственности, которую несли командующие обоих фронтов.

25 апреля Ставкой была установлена новая разграничительная линия.

Симонов: А к моменту установления разграничительной линии у вас какие-нибудь части оказались за ней или нет?

Конев: Да, оказался целый корпус – 9-й танковый корпус армии Рыбалко, его пришлось выводить.

Симонов: В центре Берлина?

Конев: Да, это в центре Берлина.

…По первоначальному проекту Берлин должен был брать 1-й Белорусский фронт. Однако правое крыло 1-го Украинского фронта, на котором сосредоточивалась главная ударная группировка, проходило в непосредственной близости от Берлина, южнее его. Кто мог тогда сказать, как будет развертываться операция, с какими неожиданностями мы столкнемся на разных направлениях и какие новые решения или коррективы к прежним решениям придется принимать по ходу дела? Во всяком случае, я уже допускал такое стечение обстоятельств, когда при успешном продвижении войск правого крыла нашего фронта мы можем оказаться в выгодном положении для маневра и удара по Берлину с юга.

Высказывать эти соображения я считал преждевременным, хотя у меня сложилось впечатление, что и Сталин, тоже не говоря об этом заранее, допускал в перспективе такой вариант.

Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов[20].

Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва, быстрота и маневренность действий на правом крыле нашего фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой окажется выгодным наш удар с юга на Берлин.

Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность. Во всяком случае, не исключаю ее. Это тем более можно допустить, если мысленно вернуться назад, к тому времени, и представить себе, чем тогда был для нас Берлин и какое страстное желание испытывали все, от солдата до генерала, увидеть этот город своими глазами, овладеть им силой своего оружия.

Разумеется, это было и моим страстным желанием. Не боюсь в этом признаться и сейчас. Было бы странно изображать себя в последние месяцы войны человеком, лишенным страстей. Напротив, все мы были тогда переполнены ими.

На определении разграничительной линии, собственно говоря, закончилось планирование операции. Директивы Ставки были утверждены».

После взятия Берлина для войск 1-го Украинского фронта война еще не закончилась. Фронту Конева была поставлена новая задача: разгромить группу армий генерал-фельдмаршала Фердинанда Шернера и освободить Чехословакию. Шернер командовал группой армий «Центр» и в те дни был наиболее крупной фигурой, его авторитет зиждился на реальной военной силе. Пражская операция не носила, как позволяют себе рассуждать некоторые историки, символического характера. Нашим войскам предстояла серьезная борьба.

Преемником Гитлера стал гросс-адмирал Карл Денниц. Сформировав правительство, он делал все, чтобы прекратить военные действия на Западе, но продолжал вести борьбу на Восточном фронте, стремясь продлить существование Третьего рейха. Шернер решил обороняться, опираясь на Судетские и Рудные горы, на старые чешские укрепления, построенные еще перед войной.

Английский фельдмаршал Монтгомери в своих мемуарах, изданных после войны, рассуждал о том, что союзники «могли бы захватить все эти три центра раньше русских», подразумевая Берлин, Вену и Прагу. Но к моменту получения директивы Ставки из трех названных Монтгомери городов под властью немцев оставалась только Прага.

При планировании операции Ставка отводила главную роль 1-му Украинскому фронту, так как у него было выгодное по отношению к группировке Шернера положение. Конев мог использовать освободившиеся на берлинском направлении две танковые армии Рыбалко и Лелюшенко и несколько танковых механизированных корпусов. Операция была рассчитана на быстроту, на высокий темп наступления. Важно было не застрять в горах – борьба в горах, считал Конев, – может быть вызвана только самой жесткой необходимостью. На подступах к Чехословакии – горы, их надо как можно скорее преодолеть, обеспечив свободу маневра для танковых и механизированных войск.