События на Западном фронте, которым отец командовал с 12 сентября по 12 октября 1941 года, в тот период, когда «Тайфун» (таково было кодовое название немецкой операции), действительно обрушился на Москву, стали невероятным испытанием в его судьбе. Это был грандиозный и трагический опыт боев в обороне, в окружении, и грандиозная ответственность – удержать, не развалить фронт в условиях возникшего «котла» под Вязьмой.

В тот период Конев чутко уловил явную утрату привычного волевого начала, которое прежде исходило от Сталина. Верховный не согласился принять предложение командования фронта своевременно отвести войска на Можайский рубеж, а когда обстановка стала крайне тяжелой и даже катастрофической, позвонил в штаб фронта и в весьма эмоциональном тоне заговорил с отцом от третьего лица. «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин честный человек, он слишком доверился кавалеристам, но сделает все, что в его силах, чтобы исправить положение», – произнес он и положил трубку. Размышления о Сталине отец готовил для включения в текст своих мемуаров «Сорок пятый год»:

«Есть основание вспомнить здесь о встречах со Сталиным в военные годы и попробовать подытожить некоторые мои впечатления о Сталине как Верховном Главнокомандующем.

За четыре года войны мы, командующие, которым не раз приходилось докладывать Сталину положение на фронтах, планы фронтов, привыкли к тому, что Сталин и в момент доклада, и выслушивая те или иные наши соображения по ходу обсуждения, и высказывая свои соображения, и принимая соответствующие решения, делал все это, не присаживаясь к столу. Обычно он в это время ходил по своему большому кабинету, останавливался перед теми, к кому был намерен обратиться, и так, стоя, обсуждал тот или иной вопрос. Мы все тоже, естественно, стояли. Члены Государственного Комитета Обороны, если они присутствовали на докладе, сидели за столом для заседаний, обменивались мнениями, но, как правило, вопросов нам, командующим фронтами, не задавали. Сталин иногда обращался к ним с тем или иным вопросом, они высказывали свои суждения, но непосредственных указаний нам, командующим, помимо Сталина, никто из них не давал.

Должен сказать, что во время докладов и последующего обсуждения мы чувствовали себя свободно. Обстановка ни в какой степени не давила на нас. Та скованность, то стояние перед Сталиным навытяжку, показанные в фильме «Падение Берлина», не имеют ничего общего с действительностью. Сталин расхаживал по кабинету, дымя трубкой; он много курил, и другим не возбранялось курить в его присутствии, испрашивать на то специального разрешения не требовалось. На столе всегда лежали коробки с папиросами.

Говоря об этих мелочах, я хочу подчеркнуть, что атмосферы формальной субординации во время докладов в кабинете Верховного Главнокомандующего не было.

Когда мы докладывали по карте, то карту развертывали все на том же большом столе для заседаний. Сталин заходил с той же стороны, с которой стояли мы, и, следя за нашими пояснениями, рассматривал карту.

Должен заметить, что на карте Сталина главным образом интересовали основные, крупные, решающие географические пункты. Что же касается топографического рассмотрения карты – рельефа, условий местности и так далее, – в это Сталин не входил. Рассмотрение этих вопросов было целиком прерогативой командующих фронтами, и тут мы знали заранее, что никаких вопросов в этом отношении у Сталина не возникнет.

Во время вызовов к Сталину командующих фронтами в последние годы войны при всех обстоятельствах присутствовали представители Генерального штаба – начальник Генерального штаба или исполняющий его обязанности и начальник оперативного управления. В те времена, о которых я говорю, – Антонов и Штеменко. Именно они записывали в ходе разговора все необходимое; никаких стенографисток и вообще никакого иного фиксирования происходивших разговоров, как правило, не было.

Словом, должен сказать, что во второй половине войны Сталин не игнорировал Генеральный штаб. Если в первый период войны он допускал большие просчеты в своем подходе к Генеральному штабу, я бы даже сказал, просто неправильно относился к нему, не понимая до конца характера организации управления войсками, и тем более роли и значения в войне Генерального штаба, то ко второй половине войны он уже убедился в том, что Генеральный штаб – это основной его орган управления, на который он может положиться как главнокомандующий и через который он должен осуществлять все свои распоряжения.

В нашем присутствии он ставил задачи своим ближайшим сотрудникам по Ставке, выслушивал их, давал им поручения. Когда мы имели дело с нашими товарищами, работавшими в Ставке, то мы видели, что это коллектив, давно и хорошо сработавшийся. Все они понимали Сталина буквально с полуслова. И он их понимал. Длительных разговоров, объяснений, разъяснений, пережевывания одного и того же не требовалось. Разговоры были очень краткими, Сталин вообще говорил очень лаконично, умел коротко излагать свои мысли. В его отношениях с работниками Генерального штаба в этот период не чувствовалось, что он их недооценивает.

Но дело не только в ощущениях, дело в фактах. Сталин, как правило, не отдавал распоряжений в отсутствие этих руководящих работников Генерального штаба. Видимо, он уже отлично понял, что без Генерального штаба ему как главнокомандующему обходиться невозможно.

Но к этому следует добавить, что при планировании операций он очень серьезно считался с предложениями командующих фронтами.

Такой была обстановка во время вызовов в Ставку командующих фронтами во второй половине войны.

Она в этом смысле очень существенно отличается от обстановки первого периода войны, когда по воле Сталина планирование некоторых операций проходило в обстановке сверхсекретности. С планами заранее знакомился настолько узкий круг людей, что это впоследствии мешало нормальному проведению операции.

Все это было связано с излишней подозрительностью, отличавшей Сталина в тот период.

А теперь попытаюсь вспомнить о некоторых встречах со Сталиным в разные военные годы.

Чтобы объективно рассказать о Сталине, каким он был в годы войны, очевидно, необходимо отделить период войны от предшествующего периода. Прямая ответственность Сталина за уничтожение значительной части наших командных кадров в период тридцать седьмого – тридцать восьмого годов не подлежит сомнению. В такой же мере не подлежит сомнению и его прямая ответственность за абсолютно неправильную оценку военно-политического положения перед войной, в результате чего, несмотря на целый ряд сигналов и предупреждений, отвергнутых Сталиным, мы вынуждены были начать войну в дорого нам обошедшейся обстановке внезапности. Всему этому нет оправданий, и мы не вправе об этом забывать.

Но, оценивая деятельность Сталина во время войны, надо, помня обо всем происшедшем перед войной, в то же время рассматривать его в роли Верховного Главнокомандующего непредвзято, восстанавливая всю картину именно такой, какой она была – со всеми ее положительными и отрицательными сторонами.

А если говорить о личных впечатлениях и личных чувствах, то в разные времена они бывали очень разными.