4 мая в штабе фронта состоялось совещание с командармами. Им была поставлена задача наступать на Прагу в высоких темпах, не просто преодолеть Рудные горы и Судеты, а чуть ли не «перелететь» через них, как впоследствии вспоминал отец. Армии действительно наступали стремительно, но решающим фактором была сила: на Прагу ринулись десять танковых корпусов, около 1600 танков.

В 20 часов 8 мая по радио было передано обращение ко всем немецким войскам, находившимся на территории Западной Чехословакии, с предложением о безоговорочной капитуляции. Одновременно всем командармам было дано указание: в случае, если немцы к 23 часам 8 мая не капитулируют, следует продолжить военные действия и разгромить противника. Ответа от немцев не последовало. В 23 часа войска фронта возобновили наступление.

В ночь на 9 мая войска 1-го Украинского фронта совершили неимоверный по темпам восьмидесятикилометровый бросок. Утром 9 мая танкисты 1-го Украинского фронта ворвались на улицы Праги, а к 10 утра город был полностью занят и очищен от противника. Днем в Прагу вошли головные части генерала Кравченко (2-ой Украинский фронт), а к 18 часам – части 4-го Украинского фронта. Кольцо вокруг отказавшейся сложить оружие группировки Шернера было замкнуто. В нем оказалось более полумиллиона немецких солдат и офицеров. Войсками танкового корпуса Фоминых была пленена власовская дивизия Буйниченко. Когда танкисты стали ее разоружать, выяснилось, что в одной из легковых машин находится сам Власов, обнаружить которого помог его собственный шофер. Власова привезли в штаб 13-й армии, а оттуда на командный пункт фронта. Отец встречаться с ним отказался и отдал распоряжение доставить его сразу в Москву.

После того как Прага была освобождена, отцу предстояло составить доклад в Ставку. Однако неожиданно связь со штабами армий, освобождавших Прагу, оборвалась. В течение нескольких часов связисты, как ни бились, не могли соединиться ни с Рыбалко, ни с Лелюшенко.

«…После того как связь прервалась, можно было, конечно, попытаться запросить штабы по радио открытым текстом, но этого не хотелось делать. Да и расстояние было довольно солидное, плюс горы не гарантировали успеха. Тогда я направил самолет из эскадрильи связи штаба фронта. Рассчитал по времени. В любом случае через два часа он должен был вернуться. Но прошло три часа, а самолета нет. Пришлось звонить в 13-ю армию и брать в оборот Маландина. Тот ответил, что послал в Прагу машину с несколькими офицерами, но докладов от них еще нет. Я приказал ему продублировать эту попытку, направить офицеров связи в Прагу на самолетах.

Время шло, а самолеты не возвращались, и новых донесений по-прежнему не было. Я послал еще одного офицера из оперативного управления штаба фронта на самолете связи и одновременно приказал Красовскому поднять группу боевых самолетов и поручить летчикам с малых высот выяснить обстановку в Праге. После их возвращения мы узнали, что в городе никаких боевых действий уже не наблюдается, а на улицах толпы народу.

Было ясно, что Прага освобождена, но ни одного вразумительного доклада ни от одного из командующих армиями так и не было.

Как выяснилось потом, причиной тому было ликование пражан. На улицах шли сплошные демонстрации. При появлении советского офицера его немедленно брали в дружеский полон, начинали обнимать, целовать, качать. Один за другим в “окружение” попали все мои офицеры связи – поцелуи, угощения, цветы…

Потом в этих же дружеских объятиях один за другим оказались и старшие начальники – и Лелюшенко, и Рыбалко, и подъехавший вслед за ними Гордов. Никому из них не удавалось выбраться из Праги на свои командные пункты, к своим узлам связи и подробно доложить обстановку.

Время от времени ко мне поступали сообщения по радио, но все они были, я бы сказал, уж чересчур краткими: “Прага взята”, “Прага взята”, “Прага взята”… А мне необходимо было доложить Верховному Главнокомандующему не только то, что Прага взята, но и при каких обстоятельствах взята, какое сопротивление было встречено и где. Есть или уже нет организованного противника, а если есть, то в каком направлении он отходит.

Словом, день освобождения Праги был для меня очень беспокойным. Пропадали офицеры связи, пропадали командиры бригад и корпусов – все пропадали! Вот до чего доводит народное ликование!»

Меня часто спрашивают о том, каким был в жизни Конева последний день войны. Отец рассказывал, что слушал приказ о взятии Праги и о завершении Великой Отечественной войны на передовом командном пункте, на котором также находились многие из его соратников. А со всех сторон гремели победные салюты, весна была в разгаре, повсюду благоухала цветущая сирень и было такое чувство, будто заново увидел природу, – вспоминал отец.

В дневнике моей мамы я нашла короткую запись – мама, как человек преданный и любящий, тонко уловила настроение того дня, о котором всегда сдержанный отец предпочитал не распространяться. Она пишет, что глаза отца в тот момент увлажнила слеза – впервые за всю войну. Я ей очень благодарна за эти строчки памяти. Не будь их, слова «праздник со слезами на глазах», возможно, так и остались бы для меня, не знавшей войны, поэтической метафорой. Теперь же они исполнены глубокого смысла, как и особенно любимая папой сирень, навсегда ставшая для него символом войны, свободы, победы, в достижение которой ему пришлось вложить всю свою жизненную энергию, все силы.

Пражане бросали цветы на броню танков, преподносили букеты солдатам, генералам, украшали сиренью балконы, трибуны стихийных митингов во славу Победы. На многих памятных фотографиях тех дней отец держит в руках букет сирени. На Градчанах в Праге был возведен памятник отцу (в силу политических обстоятельств он теперь демонтирован) – полководец стоял в полевом плаще и сапогах, с букетом сирени в руках – дар освободителю от жителей города. После войны пышные букеты сирени из дачного сада каждую весну украшали и все комнаты нашего дома в Москве.

После Победы отец оказался в Вене. Войска 1-го Украинского фронта покинули Чехословакию, где они завершили войну, и перебазировались в Австрию, заменяя войска маршала Ф. И. Толбухина, которые уходили в Болгарию и Румынию. В Австрии Конев был назначен главнокомандующим Центральной группы войск, одновременно он исполнял должность Верховного комиссара Австрии.

Вена была освобождена 13 апреля 1945 года, но еще до этих событий советское правительство выступило с заявлением, в котором указывалось, что наше государство не преследует цели приобретения какой-либо части австрийской территории или изменения социального строя Австрии и будет проводить в жизнь Декларацию о независимости Австрии, выработанную вместе с союзниками.

Находясь в Москве в связи с предстоящим Парадом Победы, отец и Толбухин обсуждали проблему Австрии с советскими руководителями: по примеру Берлина в Вене создавались четыре оккупационные зоны, хотя ни одна из стран – союзников не принимала участия в тяжелых боях по освобождению австрийской территории.