Горничная вышла узнать, примут ли их, и бабушка с трудом наклонилась и села в одно из кресел, критическим взглядом обозревая все вокруг. Висевшие здесь картины представляли собой мрачные пейзажи и заключенные в рамки изречения вроде «Суета сует и всяческая суета», вышитые крестиком, а также «Цена доброй женщины превыше рубинов» в деревянной рамке и «Господь все видит» с вышитым на атласе гладью изображением глаза.

Кэролайн скорчила недовольную гримасу.

Шарлотта представляла себе сестер Уорлингэм как двух девиц, сидящих в воскресный вечер в молчании и аккуратно вышивающих подобные штучки, работая всеми пальцами и ненавидя все это и высчитывая, сколько еще времени осталось до чая, когда папочка прочтет им избранный отрывок из Священного Писания; они должным образом ответят ему все, что следует, а потом, после молитвы, их наконец отпустят спать.

Бабушка прочистила горло и с неудовольствием посмотрела на гигантский стеклянный шкаф, заполненный чучелами птиц. Салфеточки на подлокотниках и спинках кресел были из белого полотна с вышивкой коричневыми нитками и немного мятыми.

Горничная вернулась и объявила, что обе мисс Уорлингэм будут счастливы их принять, и они, соответственно, проследовали за нею обратно через холл в пещерообразную гостиную, украшенную пятью канделябрами. Только в двух из них горели свечи. Паркетный пол был застелен разнообразными восточными коврами самых разных цветов и рисунков, все чуть светлее в местах, где подверглись наибольшему износу от постоянного хождения – от двери к дивану и креслам, по отчетливо видимой дорожке к камину, словно кто-то занимал там привычное место. Шарлотта со странной смесью злости и утраты припомнила, как ее отец любил зимой постоять возле камина, греясь сам и не обращая внимания на то, что закрывает его от остальных. Покойный епископ Уорлингэм, несомненно, проделывал то же самое, а его дочери не осмеливались поднять голос протеста, да и его жена тоже, пока была жива. Эта мысль принесла острое ностальгическое воспоминание о юности, о доме, о родителях и сестрах, молодых и неопытных, о чувстве безопасности возле домашнего очага. Тогда это воспринималось как должное. Она взглянула на мать, но та наблюдала за бабушкой, которая как раз подплывала к старшей из сестер Уорлингэм.

– Моя дорогая мисс Уорлингэм, мне так ужасно жаль было узнать о вашей утрате! Я решила заехать и лично выразить вам мои соболезнования, а не направлять их письмом. Вам, должно быть, ужасно больно!

Селеста Уорлингэм, женщина далеко за пятьдесят, с крупными чертами лица, темно-карими глазами и лицом, которое в юности было скорее милым, нежели красивым, сейчас выглядела и сконфуженной, и сгорающей от любопытства. В застывших вокруг рта жестких морщинах и напряженно выпрямленной шее угадывались следы перенесенного горя, но держалась она великолепно, словно не собиралась поддаваться неподобающим горестным припадкам, по крайней мере, на публике, – а это для нее уже была публика. Очевидно, она не в силах была припомнить даже случайных встреч с кем-то из явившихся к ней посетителей, но длинная жизнь в обществе, где всегда соблюдались хорошие манеры, помогла ей преодолеть первые затруднения.

– Вы так добры, миссис Эллисон! Конечно, мы с Анжелиной очень горюем, но, как добрые христианки, умеем переносить подобные утраты с должной твердостью. И верой.

– Естественно, – согласилась с нею бабушка чуть небрежным тоном. – Позвольте представить вам мою невестку, миссис Кэролайн Эллисон, и мою внучку, миссис Питт.

Все обменялись обычными любезностями, и бабушка уставилась на Селесту, но потом перевела взгляд на Анжелину, младшую сестру, более красивую, с более светлыми волосами и мягкими чертами лица, явно предпочитающую домашний уют и комфорт. Старая леди немного покачалась на месте, потом уперла свою трость в ковер и оперлась на нее.

– Пожалуйста, присядьте, миссис Эллисон, – немедленно предложила Анжелина. – Могу я предложить вам чего-нибудь освежающего? Фруктовые напитки, например?

– Вы очень добры, – с живостью и готовностью приняла ее предложение бабушка, резко потянув Кэролайн за юбку, так что та была вынуждена сесть на пышный красный диван на шаг позади нее. – Вы, как всегда, очень заботливы, – добавила старая леди для полного счета.

Анжелина протянула руку за колокольчиком и позвонила. Колокольчик издал резкий высокий звук, и едва она успела поставить его обратно на стол, как появилась горничная. Хозяйка попросила принести фруктовые напитки, но потом передумала и потребовала чаю.

Бабушка поудобнее устроилась в кресле, откинулась назад, поставила трость между своими весьма пышными юбками и юбками Кэролайн и довольно запоздало сменила выражение лица с удовлетворенного на снова озабоченное.

– Полагаю, ваш дорогой брат помогает вам укрепить свой дух, и, конечно же, вы так же помогаете ему, – заявила она елейным голосом. – Он, должно быть, в большом расстройстве чувств. В такие моменты в семье все должны поддерживать друг друга.

– Именно так всегда говорил наш отец, епископ, – согласно покивала Анжелина, чуть наклоняясь вперед, так что ее черное платье собралось складками на пышной груди. – Он был такой замечательный человек! Семья – опора нации, вот как он всегда говорил. А добродетельная и послушная женщина – это само сердце семьи. И наша дорогая Клеменси, несомненно, была именно такой.

– Бедный Теофилиус ушел от нас, – сообщила Селеста с резкой ноткой в голосе. – Я удивляюсь, что вы этого не знаете. Об этом было сообщение в «Таймс».

Бабушка на секунду смутилась. Не было смысла утверждать, что она не читает помещенных в газетах некрологов; ей бы все равно никто не поверил. Рождения, смерти, браки и придворный календарь – вот что всегда должна была читать всякая дама из высшего общества. А большая часть всего остального – это пустые сенсации, вздорные или иным образом неподходящие.

– Я крайне сожалею, – пробормотала Кэролайн. – Когда это случилось?

– Два года назад, – отвечала Селеста, чуть передернувшись. – Это так неожиданно произошло, это был для нас такой шок!

Кэролайн посмотрела на бабушку.

– Это, видимо, случилось, когда вы сами болели, и мы не хотели вас огорчать. Полагаю, что к тому моменту, когда вы поправились, мы просто забыли, что не сообщили вам об этом.

Бабушке явно не очень хотелось принимать подобную помощь и потом чувствовать себя за это обязанной. Шарлотту же тронула эта попытка матери. Она-то предоставила бы старой леди самой выпутываться из этого неловкого положения.

– Это первое объяснение, что приходит в голову, – заявила бабушка, глядя прямо на Селесту, словно бросая той вызов: дескать, не веришь, и не надо.

В глазах Селесты мелькнула какая-то искорка – мрачного юмора и уважения.

– Несомненно, – сказала она.

– Это произошло и в самом деле очень неожиданно. – Анжелина словно вообще не заметила прошедшего обмена репликами. – Боюсь, мы были склонны винить бедного Стивена, то есть доктора Шоу. Он нам родственником приходится, вы знаете? Я и вправду так говорила, что он недостаточно хорошо лечил Теофилиуса. А теперь мне за себя стыдно, когда он, бедняжка, сам овдовел, да еще и при таких ужасных обстоятельствах!..