котором, как уже было отмечено, «стоические темы и элементы, заимствованные у Аристотеля, базировались на основном платоновском ядре»[370]. Оригеновская парафраза слов из Первого послания к Коринфянам «идол в мире ничто» («ὅτι οὐδὲν (ἐστι) εἴδωλον» [1 Кор 8: 4]) отсылает к терминологии стоиков: «Oὐ γὰρ ὕπαρξις τὸ εἴδωλον»[371]. Я не чувствую себя вправе углубляться в дискуссию о Первом послании к Коринфянам, как бы то ни было далекую от нашей темы. Однако у меня есть впечатление, что перевод Оригена не то что бы полностью неточен. В самом деле, можно утверждать, что слова о кумире как «небытии», косвенно воспроизведенные в Первом послании к Коринфянам в форме риторического вопроса («τί οὖν φημι <…> ὅτι εἴδωλον τί ἐστιν»; «Чтó же я говорю?.. что идол есть что-нибудь?» [1 Кор 10: 19]), копировали схему хорошо известного школьного упражнения, которое, как сообщает Аристотель («Вторая аналитика», 89b23–35), ставило под сомнение существование кентавров, богов или и тех и других, вместе взятых[372].

5. В Александрии III века люди, рассуждавшие об изображениях (в особенности религиозного характера), неизбежно впадали в двусмысленность, даже если они говорили на одном и том же языке, например греческом. Уже делались попытки проиллюстрировать эту амбивалентность – посредством сближения слов Платона и св. Павла: «все же действительное есть образ» («εἴδωλον ἔστι γε μήν πως») и «идол в мире ничто» («ὅτι οὐδὲν εἴδωλον ἐν κόσμῳ») (1 Кор 8: 4). Очевидное противоречие между «πως» («в каком-то смысле») и «οὐδέν» («ничто») даже менее показательно, нежели скрытое расхождение между двумя «εἴδωλον» и двумя «ἔστι», которые мы могли бы перевести соответственно как «изображение» и «кумир», «есть» и «существует»[373].

Ориген был очень многим обязан платонической традиции, что несомненно следует из его пристрастия к метафорам, построенным на изображениях и подобиях. Он, не колеблясь, уподобил Бога Отца «статуе, которая по своей величине занимает весь круг земли и по своей громадности не доступна ничьему наблюдению», а Сына —

другой статуе, по расположению членов и чертам лица, по виду и материалу во всем сходной с первой, но не таких громадных размеров. Тогда люди, не могущие рассматривать и созерцать первую, огромную статую, видя вторую, меньшую, могут признать, что они видели ту статую, потому что меньшая статуя с почти неотличимым сходством (similitudine) воспроизводит очертания членов и лица, вид и материал большей[374].

Мы не знаем, как в греческом оригинале обозначалось «similitudo» (сходство) между двумя статуями – термином «ὁμοίωμα» или «ὁμοίωσις». Согласно Оригену, сходство между Богом Отцом и Сыном так же, как и между Богом и человеком, необходимо понимать исключительно в духовном смысле[375]. Впрочем, выбор метафоры, связанной со скульптурой, в любом случае показателен. Отрывки, подобные тому, который я только что процитировал, наводят на мысль, что различие между кумиром («εἴδωλον») и изображением («ὁμοίωμα»), сформулированное Оригеном в его комментарии на Исх 20: 4, вытекало из типично александрийского компромисса между греческой философией и иудейской традицией[376]. Последняя, казалось, взяла вверх, поскольку Ориген заключил свою проповедь в решительно иконоборческом духе, осудив как кумиров, так и изображения. Однако по прошествии времени этот вывод оказался опровергнут именно благодаря тому различению, на котором он основывался[377].

К концу VII или в начале VIII века Стефан Бострийский написал трактат «Против евреев», в котором, как можно заключить из его немногих сохранившихся отрывков, Моисеева заповедь была переформулирована через противопоставление «εἰκόνες» (изображений) и «εἴδωλα καὶ ἀγάλματα»[378]. Человека, созданного по образу Божьему, можно боготворить; боготворить змея нельзя, ибо он есть творение дьявола. Среди полемических аргументов, направленных против иудейской иконофобии, Стефан упомянул изображения херувимов в табернакле[379]. В «Catena» Прокопия из Газы за отрывком из «Проповедей на книгу Исход» Оригена о кумирах и изображениях непосредственно следует вопрос, заданный неназванным оппонентом: «Если изображения подверглись осуждению, почему Бог восхотел, чтобы в скинии располагались образы херувимов?» Я не могу сказать, восходит ли этот вопрос, а также ответ на него, к какой-либо проповеди Оригена[380]. Однако мне представляется вероятным, что в качестве отправной точки для своих рассуждений Стефан из Бостры избрал тексты об Исх 20: 4, собранные в «Catena» Прокопия из Газы. Контекст, в котором Стефан защищал изображения от нападок евреев, нам неизвестен. Быть может, ему необходимо было противостоять враждебности в отношении изображений, связанной с аниконической традицией набатеев, распространенной в области Бостры[381]. В любом случае, как уже подчеркивалось, различение между кумирами и изображениями, предложенное Оригеном, вновь возникло в иконопочитательских текстах Феодорита Кирского и Феодора Студита[382].

6. Идеи Оригена, частично осужденные как еретические, открыто циркулировали на Западе в форме отрывков, включенных в «Glossa ordinaria», большое собрание комментариев к Библии, составленное Ансельмом из Лаона. В этом контексте упоминалось и влияние Оригена на тексты Бернара Клервосского[383]. Впрочем, никто не заметил тесной связи между комментарием Оригена к Исх 20: 4 (также включенным в «Glossa ordinaria»[384]) и знаменитым, не лишенным оттенка двусмысленности осуждением скульптур, украшавших дворы романских церквей, у Бернара Клервосского («Apologia in Guillermum Abbatem», 1125) (ил. 17, 18)[385]:

17. Капитель с изображением Сфинкса. Аббатство Сент-Фуа, Конк, клуатр

Во дворике, перед глазами читающей братии, чему служат эти смехотворные чудища, эта удивительная уродливая красота и прекрасное уродство (ridicula monstruositas, mira quaedam deformis formositas ac formosa deformitas)? К чему здесь эти гнусные обезьяны, свирепые львы, чудовищные кентавры (monstruosi centauri), полулюди, полосатые тигры, сражающиеся рыцари, охотники, трубящие в свой рог? Видны здесь и многие тела с одной-единственной главой или еще многие головы над одним телом. Вот зверь о четырех лапах со змеиным хвостом; вот рыба со звериной головой (cernitur hinc in quadrupede cauda serpentis, illinc in pisce caput quadrupedis). Вот еще передняя часть лошади, а задняя – козы, или рогатая скотина с телом лошади. Одним словом, повсюду весьма и весьма удивительные разновидности фигур, искушающих нас смотреть на мрамор, а не в наши книги, и проводить целые дни, дивясь этим вещам, а не размышляя над Божьим законом. Но ради Бога, если люди не стыдятся этих нелепостей, то почему их по крайней мере не удерживают связанные с ними расходы?[386]

18. Капитель с изображением сирены. Аббатство Сент-Фуа, Конк, клуатр

Начиная с поздней Античности кентавры и сирены распространились по всему латинскому Западу благодаря текстам и изображениям[387]. Особую роль в этом процессе сыграли первые стихи «Поэтического искусства» Горация, хорошо известные Бернару Клервосскому и некоторым его современникам[388]. Однако Ориген – это особый случай. В каталоге XII века из библиотеки аббатства Клерво приведены данные о восьми рукописях его произведений, среди которых проповеди на Ветхий Завет, переведенные Руфином[389]. «Изображение не исходит от того, что существует, но соответствует тому, что праздный и любопытствующий разум нашел