— Следствие подозревает, что она стала жертвой серийного убийцы.

— Были еще? Жертвы?

— Да.

— Что-то их объединяет?

— Назовем это способом убийства. Картинка одна и та же, с небольшими вариациями. — Тут Бахметьев понял, что подсознательно подражает Ковешникову. И немного огорчился. — Вы не могли бы рассказать о Терезе?

— Как о пациентке?

— Ну… Как о пациентке тоже. Почему она к вам обратилась?

— Болезненный разрыв с любимым человеком. Справиться самой ей не удалось.

— Значит, у нее был любимый человек.

— Вас это удивляет? — Губы Яны Вайнрух тронула легкая улыбка.

— Нет. Удивляет, что никто из ближнего окружения Капущак не упоминал о ее любовных связях. Она слыла одиночкой.

— Естественно. — Психоаналитическая улыбка стала еще шире. — Ведь любимый человек ее оставил. Это давняя история.

— И вы в нее посвящены.

— В психологический аспект, не более. Депрессия, злоупотребление медикаментозными средствами, панические атаки… С этим нужно было что-то делать. Вот Тека и появилась у меня.

— Тека. Угу.

Именно так звали Терезу Капущак в «Киото и Армавире» и окрестностях. Но представить сексапильную красотку Яну Вячеславовну Вайнрух в интерьерах зачумленного клуба для секс-меньшинств у Бахметьева при всем желании не получалось.

— Что-то не так?

— Все в порядке. «Тека» звучит очень по-дружески, нет?

— Я называла ее Текой по ее же просьбе.

— Я не ловлю вас на слове, Яна Вячеславовна.

— Вам это и не удастся.

— Она пришла именно к вам. Почему?

Психоаналитик посмотрела на Бахметьева с плохо скрываемой иронией.

— Мой рабочий график расписан на несколько месяцев вперед. Почему, как думаете?

— Ну… Вы, наверное, хороший специалист?

— Бинго! — Она позволила иронии выплеснуться — вместе со смехом, очень приятным для слуха: как будто где-то рядом зазвенели серебряные колокольчики. — Для сотрудника правоохранительных органов вы на удивление сообразительны.

— Плюс бешеный пиар в соцсетях.

— Не без этого. — Колокольчики звякнули в последний раз и затихли. — Только не бешеный. Все в пределах разумного. В соцсетях я придерживаюсь того же принципа, что и в работе: «не навреди». Так что речь скорее всего идет о сарафанном радио. Ну и оценки профессионального сообщества никто не отменял.

— Я понимаю, да. В самом начале нашего разговора вы предположили, что книга — вещдок. Еще не зная, что произошло.

— Все просто, капитан. — Яна запомнила его указанное в корочках звание, надо же! — Хотя нам с Текой и удалось добиться некоторой стабилизации, но курс до конца она так и не прошла. В какой-то момент отменила визиты, и все.

— Чем она это мотивировала?

— Тека разговаривала не со мной, а с Лилией, моей помощницей. Той, что вы видели на ресепшене. Так что о мотивации, если она и была, мне ничего неизвестно.

— А… помощнице?

— Ей тем более.

— Вас это не удивило?

— Боюсь, вы не совсем понимаете специфику моей работы. Я имею дело со взрослыми дееспособными людьми, которые сами принимают решения. Уйти или остаться — в том числе.

— И что случается чаще? Уходят или остаются?

— Уходят в любом случае. Правда, у меня есть несколько клиентов…

— Слишком подзадержавшихся?

— Слишком невротиков. — Снова эти колокольчики! Звенят и звенят. — Самый большой страх в их жизни — лишиться собственных страхов.

— Ну, вы ведь им этого не позволите?

Ого! Бахметьев пытается шутить, пусть и неуклюже. Это означает лишь одно: ему нравится психоаналитик Я. В. Вайнрух. Похоже ли это на то мимолетное чувство, которое он испытал к Анне Мустаевой?

Определенно, нет.

С Мустаевой Женя Бахметьев сильно беспокоился: какое впечатление он производит (неважное), не попадет ли он впросак с неверно выбранной цитатой (еще как попадет!), не выкажет ли себя некомпетентным в какой-либо — жизненно важной! — области знаний (еще как выкажет!). Профессиональные качества имеют значение в первую очередь, и здесь Бахметьев — далеко не Ковешников. Среднестатистический опер с крепкими ногами, только и всего. Таких миллионы, а Ковешников один. Парит в сероводородных облаках всеобщей ненависти, как воздушный змей, и чувствует себя прекрасно. Мустаева, подобно всем остальным, тоже может ненавидеть вонючего лакричного дьявола, но не считаться с ним нельзя. И что было бы, если бы Ковешников как следует вымылся, соскреб со щек щетину, сменил бы угрюмый секонд-хендовский прикид на что-нибудь хипстерское и распрощался бы со своим пещерным сексизмом хотя бы на время?

Мустаева бы не устояла.

Посопротивлялась бы для видимости, а потом воспарила бы вместе с перелицованным душкой Ковешниковым в облака — уже не сероводородные, а прямо-таки… эм-мм… барбершопские. Аккуратно постриженные и уложенные. И сладкие-сладкие, угу. А Бахметьеву остается лишь взирать на парочку с грешной земли и… беспокоиться по-прежнему.

Потому что Анна Мустаева и есть источник беспокойства. Где бы ни находилась.

А Я. В. Вайнрух — совсем напротив. Я. В. Вайнрух — серебряные колокольчики. Бубенцы под дугой, а Женя Бахметьев при них — развеселая лошадка, которая скачает по белой целине, по рассыпчатому снегу, — туда, где красный закат. А может, нежно-фиалковый закат, но все равно здорово.

— …Не позволите, да?

— Вне всякого сомнения.

— Честно говоря, я бы тоже здесь подзадержался, — брякнул Бахметьев.

Я вам нравлюсь, что ли?

Так на сходный (хотя и менее выраженный) бахметьевский подкат в свое время отреагировала Мустаева. После чего отправила опера в нокдаун. И ожидаемо победила по очкам, попутно указав Бахметьеву на его место. Внизу турнирной таблицы. От Яны Вячеславовны Вайнрух может прилететь и нокаут. Да такой, что с ринга героя-неудачника вытащат на носилках под улюлюканье толпы.

Но Бахметьев снова не угадал: Яна проходила по ведомству аристократически безупречного гольфа.

— Милости прошу. Если у вас есть деньги.

— А… сколько нужно?

— С прайсом можно ознакомиться у Лилии.

— Что-то мне подсказывает, что я не потяну, — простодушно признался Бахметьев.

— Что-то мне подсказывает, что да.

Аристократически безупречная клюшка («айрон», а может быть, «вейдж») опустилась Бахметьеву на лоб. А может, треснула по скуле.

Не так уж важно.

— Вас еще что-нибудь интересует, капитан?