порядке, и перестала бывать у них. Ни мне, ни Афанасию это удовольствия не доставляло.

– Скажите, а как вы стали Прудниковой, ведь фамилия вашего мужа была Войтович?

– В начале тридцать шестого года у мужа в институте начались «чистки», был арестован директор института, затем научный руководитель мужа. Дальнейшее было очевидно, и муж приказал мне срочно развестись с ним, а затем нашел человека, который за деньги согласился расписаться со мной и удочерить Ниночку.

– Ничего себе. Не каждый бы решился, – покачал головой майор.

– Это был очень простой человек. Кочегар или кто-то в этом роде, к тому же сильно пьющий, – пояснила Ирина Владимировна. – Затем муж собрал нас с дочерью и отправил в Ленинград к дальним родственникам. К моим родственникам. Но прежде мы несколько дней провели в квартире моего нового «мужа». Михаил сказал, так безопаснее, – горько улыбнулась Ирина Владимировна. – Через несколько дней через надежных людей я узнала, что мужа арестовали.

– Странные у вас были отношения с мужем. Послушаешь вас, вроде вы его любили, а с Зыковым изменяли, – не удержался от комментария майор.

– Я очень любила мужа. Очень. Это был невероятно талантливый, умный, добрый человек. Я до сих пор не могу его забыть. Но тогда в двадцать восьмом у него в лаборатории появилась одна особа, молоденькая, хорошенькая, нагловатая. Она быстро поняла, какое будущее ждет моего мужа. Все пророчили ему звание академика, государственные премии и награды. И она сочла его подходящей партией. В какой-то момент муж всерьез увлекся ею. Я была в отчаянии, не знала, что делать, тут подвернулся Зыков. Этакий образец здорового духа в здоровом теле. Он не был наделен никакими талантами, выдающимся умом или красотой. Такая уверенная в себе, но весьма амбициозная заурядность. Я работала в издательстве, он хотел там печататься, он попробовал приударить за мной, я позволила. Я не скрывала наш роман, наоборот, всячески его демонстрировала, чтобы вызвать у мужа ревность. И мне это неожиданно удалось. Он вдруг прозрел, понял, что происходит, мы объяснились, он порвал с той особой, а я без всякого сожаления рассталась с Зыковым.

– Ясно. Скажите, а в пору ваших отношений был у Афанасия Зыкова медальон с таким большим красным камнем? – показал пальцами размер камня майор.

– Нет. Не припомню такого. Да и откуда бы взяться у парня из рабочей слободы такой драгоценности, если, конечно, это не было стекло?

– Нет. Это не стекло. Значит, вы расстались летом двадцать восьмого года?

– Совершенно верно. Вскоре после того, как был сделан этот снимок. И скажу сразу, никогда больше мы с ним не встречались, вплоть до дня бракосочетания моей дочери.

– Скажите, а где сейчас ваша дочь?

– Они с мужем уехали к его родным, куда-то под Псков. Точно не знаю адреса, но должны вернуться через неделю.

– А как провели утро девятнадцатого апреля вы и ваша дочь?

– Как обычно, встали в половине восьмого, позавтракали, Ниночка ушла на работу, в университет, а я работала дома. Я уже на пенсии, но подрабатываю техническими переводами.

Майор всем сердцем чувствовал, что разгадка преступления где-то рядом. Но ухватиться за ниточку никак не мог. Конечно, они с ребятами проверят алиби Прудниковой и Нины Зыковой, но этого мало, нет мотива. А он должен быть!

Или нет? Значит, так. В тридцатом году Зыков срочно бежит из Москвы в Ленинград. Почему? Почему в тридцатом? Что произошло?

Это вопрос номер один, на который им надо ответить.

Дальше. Алиби Нины Зыковой и ее матери в день убийства. Но самое главное – мотив. Камень? Уж Нина-то Зыкова о камне точно знала, они прожили с Зыковым десять лет. Немало. Жили – не тужили. Развелись, и спустя восемь месяцев после развода его убили. Камень украли. Долго ждали мать с дочерью. Если, конечно, это сделали они. Почему ждали? Потому что месть блюдо холодное? Или продумывали способ?

Не складывается. Нет мотива, и ничего нет.

Камень, вот что. Ему надо знать, откуда у Зыкова взялся камень.

Майор то шагал по кабинету, то садился за стол, обхватив голову руками, но просветления не наступало.

Что-то рассказывал Лешка про Ирину Прудникову-Войтович? Была из графов? Такой камень вполне мог принадлежать графьям, а Зыков мог его элементарно украсть, например, когда был у них в гостях на даче. Тогда вора не нашли, а когда Нина вышла за него замуж, увидела камень, рассказала матери. Та решила, что, раз дочь замужем за Зыковым, камень все равно что вернулся в семью, а вот после развода…

Да, но к двадцать восьмому году чекисты уже провели экспроприацию ценностей, и чтобы сохранить такой камень, семейству Ирины Прудниковой пришлось бы его хорошенько припрятать. Значит, просто украсть его бы не получилось. Вряд ли они показывали эту драгоценность каждому гостю. И потом, если Зыков украл камень в двадцать восьмом году, почему они не заявили о пропаже? Да и Зыков спешно бежал из Москвы только в тридцатом.

«Не складывается. Не хватает звеньев цепи. Если они вообще есть, – сердился на себя майор. – Надо копать. Надо выяснить все подробности жизни Зыкова в Москве, но как? Хоть объявление в газете давай!»

Точно! Объявление в газете! В разных газетах.

И майор схватился за телефон.

– Лешка, ты что здесь делаешь? Тебе кто разрешил вернуться?

Леша Докучаев, который в это самое время должен был искать в Москве ценных свидетелей, преспокойно сидел в кабинете Долгушина и, расстелив на столе газетку, пил чай, закусывал краковской колбаской и трепался с Саней Ломакиным. Этакая милая идиллия.

– Эт-то что за самоуправство? – чувствуя, как наливается благородной яростью, рявкнул майор. – Ты что, под трибунал захотел?

– Никак нет, – торопливо утирая губы, вскочил на ноги Лешка. – Я, товарищ майор, с докладом, мы такое с московскими ребятами накопали! Вот отчет! Да я быстрее сам расскажу, а они там и без меня, если что, дальше разберутся и телеграмму отстучат, а я вот к вам скорее, ночным ехал, вот прямо сейчас с вокзала. – Лешка говорил горячо, убедительно, да и лицо у него было усталое, осунувшееся, видно, не с курорта вернулся, так что майор оттаял и уже более благожелательно буркнул:

– Ладно уж, садись. Ешь и рассказывай, герой.

– В общем, так, мне удалось разыскать одну старушку, лет ста, наверное, она хорошо знала семейство баронов Гоггернов.

– Кого?

– Баронов Гоггернов, – самодовольно повторил Леша. – Ирина Владимировна Прудникова в девичестве была Гоггерн, к тому же баронессой.

– Фиу! – присвистнул Саня.

– Ну да. Правда, при дворе или при императоре никто из них не состоял. Жили скромно сперва в Петербурге, потом в Москве, ее отец был каким-то инженером, вроде бы мосты строил, и при советской власти спецом работал.

– Ну,