Иззи

ЭТО СЛУЧИЛОСЬ спустя ровно две недели и один день после того, как мы с Джонни закончили то, что никогда не начиналось.

Я пришла домой с работы, выпустила собак, сменила каблуки на сапоги, позаботилась о лошадях, но оставила их в загоне, снова надела каблуки, схватила сумочку и ключи, а также свой дневник и несколько цветных ручек, и направилась на выход.

Я поехала в «Звезду». Очень милый, но не модный (как мне сказали) стейк-хаус примерно в десяти милях от города, который Дианна и Чарли нахваливали мне много лет.

Дианна требовала, чтобы все ее дни рождения отмечались в «Звезде», а Чарли устраивал их в выходные, позволяя людям праздновать вместе с ней, но я никогда там не бывала.

И вместо того, чтобы продолжать хандрить по поводу того, чтобы смириться с тем, что я никогда не буду как моя сестра или мама, которые брали от жизни все, что хотели, не давая слишком многого взамен, просто наслаждались собой и тем, что предлагала жизнь, не желая большего, я собиралась съесть хороший стейк.

Другими словами, насладиться хорошим стейком, продолжая хандрить по поводу того, что мы с Джонни закончили то, что никогда не могло начаться.

Или, точнее, чего я хотела от Джонни, но этому не суждено было случиться.

Последний раз, когда я ела стейк, его для меня готовил Джонни.

Я запретила себе думать об этом.

Тем не менее, я понимала, что должна перебороть себя, иначе дойду до того, что никогда больше не буду есть стейк.

Мама улыбнулась бы этому с небес.

Но как бы мне этого ни хотелось, я любила стейк.

Поэтому мне нужно было избавиться от этого печального воспоминания.

С момента расставания, я также не позволяла себе проводить слишком много времени в городе.

Я пробыла в Мэтлоке несколько месяцев, но с приближением лета все в нем начало пробуждаться. На улицах было людно, большая площадь, как объяснили Дианна и Чарли, готовили к проводимым почти каждые выходные мероприятиям, фестивалям, спектаклям под открытым небом или еще чему-то (однажды я даже посетила концерт, а на День памяти, в эти выходные, состоится кулинарный фестиваль). И если бы Джонни относился к тем людям, кто проснувшись в выходной, отправляется гулять и развлекаться, я бы не хотела столкнуться с ним.

Вместо этого я занялась делами: высадила растения в большом саду и отказалась от идеи курятника, потому что Джонни был прав. Я должна накопить денег на строительство гаража. Его наличие осчастливило бы меня по целому ряду причин, а курочки всего лишь давали бы свежие яйца.

Я почти подъехала к ресторану, когда по радио зазвучала песня.

И она невероятно удачно соответствовала моей жизненной ситуации.

Бонни Райтт «Я не могу заставить тебя полюбить меня».

Я заехала на стоянку «Звезды», пальцы на рулевом колесе задвигались, чтобы переключить канал или уменьшить громкость.

Но что-то заставило меня остановиться.

Вместо этого я припарковалась и, сидя в машине, покрываясь мурашками и невидящим взглядом уставившись в лобовое стекло на стену «Звезды» из неотесанных, некрашеных досок, слушала песню.

Когда она закончилась, я заглушила мотор и сказала ветровому стеклу:

— Это всего лишь два завтрака, два ужина, один телефонный разговор, одна переписка и много секса. Приди в себя.

С этими словами я взяла клатч, дневник и вышла из машины.

Войдя внутрь, я попросила столик.

На одного.

Я выбрала такой, чтобы сидеть спиной к двери, мне хотелось сосредоточиться на дневнике, а не на разглядывать посетителей.

Просмотрев меню, я заказала бокал «мальбека».

Я положила дневник на стол и вытащила ручки.

Открыв его, я увидела беспорядочные каракули и косой почерк, склонявшийся то в одну, то в другую сторону, или шедший поперек, или изгибавшийся по кругу. Короткие заметки, длинные размышления и нарисованные цветочки, или воздушные шарики, или все, что приходило на ум.

Мой дневник был единственной вещью в моей жизни, в которой я допускала настоящий беспорядок.

Мамины дневники выглядели так же. Точь-в-точь. За исключением того, что у нас не было цветных ручек, потому что единственные ручки, которыми мы писали, были те, что она брала везде, где их выдавали бесплатно, и мама была лишена роскоши привносить цвет в свои самые сокровенные мысли.

Подали вино, я заказала стейк, но без картофеля, а с приготовленной на пару брокколи и жареной спаржей, и, возможно, пару минут провела над своим дневником, прежде чем услышала до боли знакомое:

— Иззи?

Я вскинула голову и уставилась на прекрасное лицо Джонни, его великолепные черные глаза смотрели на меня сверху вниз, в них плескалось удивление, вопрос и нежность.

Его взгляд скользнул к пустому стулу напротив меня, затем снова ко мне, и он спросил:

— Ты здесь одна?

Был ли он один?

О, боже.

Или он был здесь с Шандрой? Она вернулась, и они праздновали свое воссоединение стейком в «Звезде».

— Я… э-э… — замялась я.

— Кто это?

Мое внимание привлекла женщина, появившаяся рядом с Джонни.

Ей было за шестьдесят, может, за семьдесят. Волосы выкрашены в светлый, ставший рыжим, цвет и уложены в красивую, аккуратную прическу, которая ей очень шла. Ее лицо покрывали морщинки, но наличие макияжа говорило мне, что она доблестно сражалась с возрастом, хотя потери были неизбежны. Как бы то ни было, ее макияж был утонченным и привлекательным. На ней было красивое платье-рубашка с зелено-белым принтом с пышной юбкой, а на предплечье висела потрясающая прямоугольная сумочка с коротким ремешком.

И она носила жемчуг, настоящий, как показалось моему неопытному глазу. Нитка на шее, еще одна на запястье, и простые, но крупные и великолепные жемчужны в ушах.

Она не отрывала от меня взгляда.

— Только оставь тебя одного, и ты находишь самую красивую леди в этом заведении.

Это исходило от мужчины, который материализовался за спиной женщины. У него была лысина с очень коротко подстриженными по бокам седыми волосами. На нем была ярко-голубая рубашка-поло и красивые брюки. Ему тоже было за шестьдесят или за семьдесят, очень высокий и довольно симпатичный. К слову, скинь он десяток-другой лет, он был исключительно красив.

И, говоря об исключительной красоте, Джонни был одет в то, что я даже не могла себе представить, что может принадлежать ему.