Полусотник Валери умер уже больше минуты назад, а зихерхайтскапитан Шмидт все еще долго, не мигая, задумчиво смотрел в его сторону. Неспешно подойдя к телу юноши, он наклонился над ним и негромко произнес:

– Ну вот, полусотник Валери, мы с вами и познакомились…

Девушка, мнимая дочка мнимого хуторянина, встала, тщательно отряхнув свою длинную юбку, и, кокетливо улыбаясь, подошла к Шмидту.

– Ну как, герр зихерхайтскапитан, по-моему – великолепно!

Шмидт, несмотря на специфику своей профессии, никогда не считавший, что убийство людей может быть великолепным, слегка поморщился. Тонким женским чутьем уловив его настроение, девушка, а точнее – внештатный сотрудник (по официальным документам они проходили в Департаменте как ХиВи – добровольные помощники) Грета сразу же изменила тон и добавила с деланным сожалением:

– Конечно, жаль этих ребят, они были такие молодые и симпатичные, но ведь они же все изменники, не так ли? И потом, кроме них есть еще немало симпатичных мужчин. – Она кокетливо сощурилась и бросила на Шмидта недвусмысленный взгляд.

Грета была женой одного из местных орднунгполицай-офицеров и имела все возможности вести тихую размеренную жизнь доброй фрау, занимаясь хозяйством, воспитывая детей и ходя в церковь по воскресеньям. Ее семья жила не богато, но по местным меркам – вполне зажиточно, и не только и не столько деньги были основным мотивом, побудившим ее сотрудничать с Департаментом. Ее буйный темперамент требовал постоянного участия в каких-либо авантюрах, а сотрудничество с Государственной Стражей давало ей такую возможность. Скорее всего, подумал Шмидт, она находила в сотрудничестве с Департаментом что-то сексуальное, что-то такое, что приводило ее в экстаз. Такие сотрудники совершенно не годятся для длительной оперативной работы, например – для многодневного или даже многомесячного наблюдения за подозрительным объектом, они не в состоянии более трех-четырех дней следовать одной легенде. В то же время они прекрасны для проведения кратковременных эффектных операций, где артистизм и некоторая истероидность идут только на пользу. Он сам завербовал Грету пять лет назад, во время одной из своих многочисленных командировок в этот район и несколько раз с успехом привлекал ее для выполнения подобных заданий. За последнее он, как и прежде, заплатил ей двадцать золотых, и хотя она всем своим видом демонстрировала ему, что форма оплаты могла бы быть и иной, более компромиссной, ему сейчас было не до этого. Он все еще, раз за разом, прокручивал в своем воображении последний эпизод этого скоротечного боя. Его бойцы вынесли из дома ведра, наполненные горящими углями и сырой стружкой, и заливали жар водой, набранной из колодца.

– Скажи селянам, что через час они могут вернуться, и отдай им вот это. – Он протянул Шульце, «деревенскому парню» с арбалетом в руках, кожаный кошелек с десятью золотыми. – Снимите вьючный мешок и отнесите его в дом. Сами пока приготовьте костер и соберите все их вещи. Скажите хуторянину, что к рассвету все тела должны быть похоронены. Если он сболтнет лишнее…

– Он это сам прекрасно понимает, – ответил Шульце и отправился выполнять поручение, провожаемый заинтересованным взглядом Греты.

Шмидт вошел в дом и сел на скамью возле большого стола из грубо оструганных досок толщиной в дюйм. Вроде бы все было сделано как надо, как и было запланировано, однако одно обстоятельство никак не выходило у него из головы. Он отчетливо видел, как молодой кавалерист, по всем приметам – командир этого маленького отряда полусотник Валери всем своим телом устремился навстречу стреле, выпущенной из арбалета, стреле, принесшей ему смерть. Конечно, если бы он был задержан и препровожден во внутреннюю тюрьму Департамента, вряд ли его судьба сложилась бы счастливо, но все его бойцы были переодеты и мало отличались от каких-нибудь местных бандитов.

– А сильно ли мы вообще от них отличаемся? – грустно усмехнулся Шмидт. – Нет, так не годится, этот неопытный юноша не мог за несколько секунд боя просчитать меня и моих людей, значит, он так до конца и не понял, с кем имеет дело. Самоубийственный порыв категорически отпадает. Скорее он пытался защитить кого-то. Кого-то или что-то. Но за ним ведь была только лошадь! Конечно, кавалерийские офицеры любят своих лошадей, но закрыть ее собой от стрелы – нет, это пожалуй слишком. Что же тогда? Вьючный мешок, в котором хранятся какие-то необыкновенные ценности? Что ж, такое возможно, такое в жизни бывает.

Он развязал мешок и выложил на стол все его содержимое. Оловянная кружка и тарелка, походная ложка, сверток плотной шерстяной ткани – в походе вещь просто универсальная – можно на ней спать, можно ею укрываться, можно положить себе под голову… большая полная кожаная фляга, в каких местные фермеры хранят красное столовое вино, смена белья из тонкой шерсти… Определенно, в мешке не было ничего такого, за что можно было бы отдать свою жизнь. Зихерхайтскапитан стоял перед загадкой, которая его все больше и больше мучила. Времени на решение очень мало. По приказу зихерхайтспрезидента он должен был немедленно уничтожить все имущество мятежников. Конечно, он доверял своим бойцам, но он помнил также, что по нормам, установленным еще при Максимусе IV, на сорок сотрудников подразделения Департамента полагался один штатный спецосведомитель, а у него пятьдесят бойцов. Из этих пятидесяти он более всего симпатизировал сержанту Шульце и был с ним наиболее откровенен – с другой стороны, ведь именно поэтому Шульце и мог бы быть идеальным спецосведомителем. Он или любой другой из полусотни…

Думай, думай, думай! Подойди к проблеме с другой стороны, ты же ученик самого Майдля! Если ты не видишь, что могло быть бесценно для полусотника, посмотри, а что вообще-то могла необратимо повредить стрела, выпущенная из арбалета? Кусок сукна? Оловянную тарелку?

Нет, воля ваша, а остается только фляга с вином. Только она, будучи пробита стрелой, была бы безвозвратно утрачена. С вином? А кто сказал, что в этой фляге вино?

Шмидт открутил крышку и налил жидкость в оловянную кружку. Жидкость была красного, кровавого цвета, практически без запаха. В Академии учили никогда не пробовать на вкус неизвестные жидкости – а вдруг это смертельный яд? Определенно – это не вино, по крайней мере, ни одно из известных Шмидту вин, а ведь он слыл в Департаменте их знатоком и тонким ценителем. Он еще раз задумался и принял наконец решение. Повинуясь скорее наитию, чем здравому смыслу, он впервые за многие годы безупречной службы грубо нарушил приказ. Решительно отстегнув от пояса оловянную флягу с прекрасным коньяком, с которой он никогда не расставался в походах, он безжалостно вылил дорогой напиток на пол и наполнил ее неизвестной жидкостью. Внутренний голос, к которому он всегда внимательно прислушивался, подсказывал ему, что в этом деле необходимо разобраться до конца и что оно напрямую определит и его, Шмидта, судьбу. За эти секунды у него в голове окончательно созрел план дальнейших действий. Один из друзей его юности, с которым они учились в гимназии…

Шмидт вышел на улицу, где его бойцы уже развели большой костер.

– Сжечь все, убедиться, что сгорело дотла, пепел развеять, – коротко и отрывисто приказал он, показав рукой на вещи мятежников. – Лошадей забрать с собой!